На ладони ангела

С не меньшей лихорадочностью я рыскал по расположенным впритык к рынку мясным рядам. Огромный четырехугольник располагался на месте античного Форо Боарио: Бычьего рынка, на котором отоваривались еще древние римляне. Место это было изначально отведено под жертвоприношения и кровавые возлияния. При первых императорах евреи, которые к тому времени сотнями переселялись в Рим, селились именно здесь, прямо рядом с пристанью на берегах Тибра, на которых сваливались товары, доставленные на шаландах из Остии. Этот зловонный квартал им отвели в знак презрения к их, как считалось, подлому роду. В их руках скотобойни, а также дубильные и струнные мастерские, использовавшие кожу и кишки забитого скота, начинали процветать, разумеется под присмотром полиции, которая относилась к ним снисходительно, пока в их поселении не разгорелся очаг христианской проповеди. Так скромный и непризнанный авангард апостолов во главе со святым Павлом пристрастился к самым низменным ремеслам, поселившись в этом похожем на гетто районе среди первых портовых притонов, вездесущих носильщиков и горами возвышавшихся товаров.

Размышления об этой далекой эпохе делали дорогим моему сердцу это место, где обращенные Иисусом евреи подверглись первым преследованиям. Как знать, не принадлежал ли я сам к некому меньшинству, которое власть объявила вне закона и держала все время на прицеле своей машины правосудия? А может, если я хочу быть искренен сегодня, мне нужно признаться, что я искал некий путь к вершинам Истории, желая солидаризироваться с жертвами Нерона, дабы не признаваться себе в том спонтанном влечении, которое я испытывал к этим гнусным местам. Разве есть религия, — думал я, — которая бы не установила столь же обязательной, сколь и мистической связи между экстазом и смертью, кровью и воскрешением? А мне нужно было просто признаться себе, что я испытываю смутное и непреодолимое любопытство к занятиям любовью в условиях, которые показались бы отвратительными любому другому человеку, за исключением, пожалуй, муниципальных работников, дня которых зрелище мертвой плоти, распотрошенных внутренностей и кровавых луж стало обыденным.

Как и для Карлино, моего любимчика, чья сияющая улыбка порхала над бездыханными тушами с непорочной невинностью его двадцати лет. Он выходил из помещения бойни с таким же спокойным и безмятежным видом, как юный отрок из Вилла Боргезе, сразивший Голиафа. Моему нетерпению, моей нервозности он противопоставлял ангельское равнодушие. Пока я ждал его, весь дрожа от волнения, он неспешно направлялся к умывальнику. Как же трогательно было смотреть, как этот юный гигант выпивает стакан чистой воды, чтобы освежиться после разделки туш. Быстрым и плавным движением он запрокидывал голову. Его губы покрывались влагой, а его голубые глаза были так же прозрачны, как те капли воды, которые он смахивал со своего лишенного растительности подбородка, перед тем как вымыть руки. Сняв с себя замызганный бурыми пятнами фартук, он шел ко мне своим ровным шагом и спокойно ложился на брезент, растянутый позади стойла с лошадьми.

— С тебя триста лир, да? — говорил он мне, слегка повышая голос, но не потому что он настаивал, желая хладнокровно посмотреть, как моя рука обреченно потянется в карман, а просто потому что его вынуждали говорить громче либо звуки трубы, доносившиеся из соседней казармы, либо грохот проезжавшего по мосту состава.

С ним тоже триста лир. У всех одна и та же сумма. Они что, сговорились? Впервые задаю себе сейчас этот вопрос. Кто установил этот тариф? Разве это была моя инициатива? Мое затруднение с ответом лишь доказывает, что я пытался обмануть себя. Мне не слишком хотелось осознавать, что прекрасная эпоха бескорыстной и спонтанной любви в боргатах давно прошла. Я притворялся, что делаю подарок. Вместо того, чтобы задуматься, почему они ставили меня перед необходимостью платить и почему я соглашался, я никак не хотел допустить, что это была фиксированная такса.

И вот, как мне кажется, еще одно противоречие. У меня появилась своя комната. Какой было смысл шляться по берегу Тибра, занимаясь этим, разумеется, впопыхах и кое-как? Я мог бы привести одного из тех парней, того же Карлино, чья целомудренная сдержанность никак не вязалась с его жестоким ремеслом, к себе домой в те часы, когда отец прикидывал со своими друзьями в баре, насколько увеличивались шансы реставрации фашизма, разговоры о которой вспыхнули с новой силой, после того как Фернандо Тамброни стал министром внутренних дел, а кардинал Оттавиани возглавил Святой приход. Мама, предложив такому приличному гостю чашечку кофе, ушла бы к себе в комнату, предоставив нам полную свободу. Мне не раз приходила в голову мысль окружить своего влюбленного в свежую воду юношу уютом и удобством семейной квартиры. Но даже сегодня, Дженнарьелло, я предпочел бы не спрашивать себя об этом. В настоящий момент позволь мне верить в то, что на Бычий рынок меня влекло лишь стремление выплеснуть свою страсть посреди моря крови.