На ладони ангела

По природе своей неспособный держаться на месте, а сегодня с особым нетерпением проявлявший свою живость, он начал носиться среди лачуг, разбросанных на этом пустыре, который поначалу казался совершенно диким. Крошечные сараи, размером едва ли больше будки часового, косые бараки, не подлежавшие кадастру, без света и прочих удобств, хибары из досок и рубероида, залатанные запчастями автомобилей, ржавыми железными шторами, законопаченные газетной бумагой, но свидетельствовавшие той или иной своей деталью — маркизой над дверью, фарфоровым гномиком у порога, муляжом телевизионной антенны — о том, что их владельцы хотели скопировать курортную виллу, явно превысив свои средства. В первый день, когда мы туда попали, нам не встретилось ни одной живой души. Идроскало оживал лишь по воскресеньям, когда они приносили сюда щебенку, брус, укрепить крышу, занавесить тряпкой окно без стекол, дабы провести летом прекрасный денек на берегу моря, на манер их богатых соседей из Фреджене по ту сторону Тибра. Их первой заботой было установить ряд кольев или обтянуть вокруг своих домишек проволочный забор, который очертил бы границы их владений. Иногда какая-нибудь вбитая в песок дощечка указывала фамилию жильца и даже номер дома. «Ничего себе! Хорошенькая мысль, улиц-то нет!» Еще более безумной нам показалась эта ванна, установленная на четырех слоновьих подпорках посреди «сада», вследствие отсутствия места под крышей, вода в которую за неимением канализации наливалась исключительно с небес.

Я мог бы, наверно, умилиться этим трогательным попыткам превратить эти жалкие трущобы в загородный курорт; а мог бы наоборот осудить суровым взором эту цепкую привязанность к частной собственности, приведшей к утрированию дурного вкуса. Но ничего подобного мне в голову не пришло. Я шел вперед, изнывая от тревоги и изумления, как если бы я попал не на самую гнусную окраину мегаполиса, какую себе только можно представить, а очутился по мановению волшебной палочки у истоков мира, или был внезапно заброшен к пределу его существования. «Африка», — подумал я, вспоминая то, что я увидел в пригородах Найроби, когда бежал между двух рядов лачуг на свое свидание с саванной. Но само это чарующее слово, «Африка», не давало мне ключа к тому, что я испытывал здесь: смесь очарования и ужаса, не идущие ни в какое сравнение с моими впечатлениями от Кении. В Кении я увидел мир на заре. Здесь же был упадок, гниение, окончательное разложение. Рим с его дворцами, церквями, наслоениями веков, религий, правительств, заканчивал свою историю на этих покрытых гравием дюнах, среди этих карикатурных жилищ. От порта, на котором высаживалось столько людей, горящих желанием назваться потомками Волчицы, осталось лишь занесенное илом устье, покинутое даже рыбаками. Чайки, парившие над этим берегом, улетели отсюда в поисках менее печальных мест обитания. Эта пыльная и грязная декорация — вот и все, что представлял собою Вечный город, царь и предводитель народов; все наследие Града ограничивалось этим куском земли; развалины Рима, о которых все так долго говорили, ушли в небытие.

Непоправимый крах, а для меня — идеальная мизансцена, театр, достойный большого спектакля, в котором я хотел бы сыграть. В окне одной хибары я увидел недавний номер «Мессаджеро», который прикрывал его вместо недостающего стекла. «Следствие по делу о юности»

— гласила статья. И жирным шрифтом под заголовком подкупающие своей искренностью строчки: «Джузеппина заявила нам с улыбкой, что ее уже не выставляют за дверь, когда она заходит в церковь в одежде с коротким рукавом». Цветущее лицо Джузеппины, которому, как нетрудно было догадаться, должно было сообщиться нескрываемое удовлетворение журналиста. А! Они думали, что перед Италией открывается эра свободы и счастья. Что ж, неужели, когда весь Рим трезвонил о своей вере в будущее цивилизации, я один буду требовать длинный рукав для Джузеппины? Говорят, жители Помпеи накануне извержения Везувия беззаботно предавались пиру. Они умерли с кубком в руке, погребенные под дождем из пепла. Сегодня никакой вулкан не понадобился бы. Смерть уже прибрала к своим рукам пустырь Идроскало.

Даже Данило не бегал и не скакал, а просто шел рядом со мной, выверяя свой шаг по мне и цепляясь за мою руку, словно ребенок, который боится потерять контакт с родителями. И пока я исследовал вдоль и поперек исчерченные на песке тропинки, он беспокойно поглядывал на меня, как будто хотел спросить, куда я хочу его завести. Я с удовольствием заметил, что он в полной мере ощущал зловещий дух этого места, которое деятельное присутствие человека лишь делало еще печальнее и абсурднее.

— Нет, не здесь, Пьер Паоло, не здесь! — запричитал он, когда понял цель моих поисков.