На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни

— Так получилось, могу рассказать. Я тогда работал матросом на реке Лене, потом боцманом. Зимой наше судно ремонтировалось в старинном староверском селе. Комнату я снял у Шуриного отца — строгого старовера. Аскет, фанатик русских православных, он атеистов не терпел. Для меня он сделал исключение. Как раз из-за моего нетерпимого для всех происхождения, которое и загнало меня из Ленинграда на Крайний Север. — Он увидел, что мне хочется спросить и уточнил: — Старинный дворянский род Неклонских.

«Князь Неклонский» — вспомнила я издевательскую фразу секретаря горкома партии, но дальше уточнять не стала.

— У этого фанатика было два сына, — продолжал Сергей, — которые после армии не вернулись домой, и дочь Шура.

Шура была неграмотная девушка, совсем неграмотная — ни читать, ни писать не умела. Но умна от природы. Тем летом с нашим суденышком произошла поломка, и мы временно осели для ремонта. Лето было очень жаркое, и я спал на сеновале. Ночью Шура пришла ко мне сама в одной рубашке… Всё получилось, как она хотела. Произошло это так неожиданно.

Ни она, ни я даже не подумали о последствиях. А осенью, когда я пришел из последнего рейса, трясясь от страха, Шура твердила, что отец убьет, когда узнает всё, все узнают — вымажут ворота дегтем, и отец убьет ее. «Он же убьет меня!»

— За что?

— У меня же будет ребенок. Я не знаю, как от него избавиться. У нас в селе нет таких старух, которые умеют избавить.

Я велел ей перестать болтать глупости. Никто ее не убьет. Всё будет в порядке.

Пошел к ее отцу и посватал Шуру. Отец дал согласие. Венчал нас староверский поп. Мне-то это было в высшей степени безразлично.

После свадьбы я сказал сияющей жене:

— Шура, мне жаль портить тебе радость, но знай, что я тебя не люблю, не любил, никогда не полюблю. Поживем с тобой года три, и я разведусь с тобой… Я отвезу тебя в Иркутск. Можешь к отцу не возвращаться. И не плачь. Успеешь поплакать… через три года.

Когда она родила Олечку, мы переехали сюда. Я хотел было устроиться в Якутске, у меня там оказались друзья. Но не смог.

— Вы прожили с ней три года?

— Ровно три. Сейчас она в Иркутске. Высылаю ей денег достаточно, чтоб она беспечно сидела у дома на лавочке и судачила с соседями, но она предпочитает учиться на рабфаке.

…После обеда я пошла в больницу на ванну, затем зашла к невропатологу — он меня просил зайти.

Я еще раз поблагодарила его за ванны, он отмахнулся:

— Пустое! Больше, чем ванны, вам сейчас поможет укороченный рабочий день, наберетесь силенок перед отъездом…

— Это вы просили за меня нашего начальника, — поняла я.

— Я… но точнее, моя жена, она работает в управлении лагерей… у Вишневецкого. Сначала не решилась его просить, думала — откажет, но потом набралась храбрости. Я ей столько о вас рассказывал… Но, к ее удивлению, Вишневецкий сразу согласился и позвонил начальнику вашего лагеря.

— Вам обо мне рассказывала Маша?

— Да. Она иногда находит возможность зайти к нам. А привел ее к нам впервые мой друг, еще когда она была у него в психолечебнице.

Я простилась и ушла и неожиданно для себя самой отправилась к театру. Подошла к афише, шел «Гамлет»… Неужели сюда, в Магадан, приехали работать хорошие артисты, которые могут играть «Гамлета»? Фамилии были явно обезличенные — Иванов, Петров, Сидоров. А в конце афиши я прочла: художник Неклонский!

Я долго смотрела на дорогую фамилию…

Затем села на ближайшую скамейку в театральном скверике.

Да, у нас с ним все началось с постепенно нарастающей дружбы. Но прошло не так много времени, и Сережа сказал мне:

— Валя, а ведь я люблю тебя, люблю!

Должно быть, он в моих глазах прочел то, что ему хотелось, он прижал меня к себе и стал целовать.

Женщина всегда чувствует, знает, по-настоящему ли ее любят.

Чем дальше, тем я все более убеждалась, что Сережа любит меня по-настоящему, глубоко и верно, как и я его.

Как мы оба были счастливы! Но Сережей все время владел страх потерять меня.

— Я успокоюсь, лишь когда мы поженимся, — как-то сказал он мрачно.

— За чем же дело стало? Давай поженимся, Сережа, пойми и запомни: я тебя люблю, юридическая сторона меня нисколько не тревожит, можно зарегистрироваться, можем жить так, как тебе лучше. Может, ты не разведен с Шурой? Тогда я всё предоставляю времени. Повторяю, я люблю тебя, и мне важно лишь одно: чтоб и ты любил меня.

— Спасибо тебе, дорогая, с Шурой я разведен, дело не в этом…

— А в чем?

— Дело в твоем отце.

— Папа тебя не любит, но, знаешь, даже в старое время дочери обходились без родительского благословения и были счастливы.

— Видишь ли, ты не представляешь, что здесь поднимется, как только узнают о нашем браке.

— Да какое им всем дело?