На льдине — в неизвестность

В девять часов поднялся в воздух и ушел на север двухмоторный разведывательный самолет летчика Головина. Начало положено. Но погода явно портится. Порывами налетает промозглый ветер. Люди ежатся от холода.

В томительном и бездеятельном ожидании тянется время. Папанин, Ширшов, Федоров, Кренкель сейчас в непривычном для них положении пассажиров. Все, что нужно было сделать, они уже сделали. Теперь оставалось ждать.

Только в двенадцать объявили посадку.

Всех словно встряхнули. Разом засуетились, зашумели. Ждали этой минуты, а тут словно что-то кольнуло.

— Володечка, до свидания!

Иван Дмитриевич потянулся к жене. Сейчас она ему показалась такой маленькой, обиженной. Улыбалась, а в глазах блестели слезы. В первый раз без нее.

До сих пор везде были вместе: и на Алдане, и на Земле Франца-Иосифа, и на мысе Челюскин. Не хуже любого мужчины его Галина Кирилловна переносила все тяготы холодных зимовок, вот он и стал ее звать — Володечка!

— Родненькая, ты здесь не скучай!

— А ты пиши… Ой, ну проси почаще Эрнста…

Они крепко обнялись, и Иван Дмитриевич поспешил к самолету.

Еще немного, и в путь! (Е. К. Федоров, Э. Т. Кренкель, И. Д. Папанин, П. П. Ширшов перед отлетом на Северный полюс.)

— Анечка, до свидания! — крикнул он стоявшей недалеко Ане Федоровой.

Ему не ответили. «Не до меня», — улыбнулся он. Федоровы торопились сказать друг другу что-то самое важное. Аня прильнула к мужу, потом, словно вспомнив, крикнула:

— Иван Дмитриевич, ни пуха вам ни пера!

— Ни пуха ни пера! Счастливого полета! — Провожающие крепко жали руки, шумно обнимали.

— Папка, ты скоро прилетишь назад? А медвежонка привезешь?

Щелкали фотоаппараты.

Отто Юльевич Шмидт поднимался по трапу, а его сыновья, стоя внизу, еще что-то кричали ему.

Ширшов был уже в самолете и, высунувшись из открытой двери, махал кому-то рукой.

— А где Кренкель? Где Эрнст Кренкель? Был тут, и нету.

У Кренкеля неожиданная загвоздка. Он много раз свободно проходил к самолетам, а когда объявили посадку, в дверях откуда-то взялся часовой.

— Я лечу. Я радист, моя фамилия Кренкель, — объяснял Эрнст.

— Ничего не знаю. Документы.

— Нет у меня документов. На полюсе их будет некому предъявлять, разве только белому медведю.

— Без документов не пропущу. Отойдите, гражданин, не мешайте другим.

Наконец появилось начальство, и все утряслось.

— Ну, Наташа, не грусти! Целуй девочек.

И прямо по лужам Кренкель побежал к самолету.

Первым взлетел флагманский корабль Водопьянова Н-170. За ним самолет Молокова. Потом — Алексеева и Мазурука.

Провожающие уже далеко внизу — машут шапками, платками. И быстро исчезают. Под крылом плывут московские улицы.

До свидания, Москва! Свидимся не скоро!..

В кабину к летчикам Водопьянову и Бабушкину вошел штурман Спирин, как обычно, подтянутый и необычно взволнованный.

— Ну, други, курс — чистый норд!

Полет к Северному полюсу начался.

Ревут моторы. Говорить трудно, да никому и не хочется. Все пристроились поудобнее. Каждый думает о своем.

Внизу потянулись заснеженные поля, щетинки лесов, деревушки — такие же заснеженные. Скорость отличная — двести километров в час! Самолет изрядно качает.

Иван Дмитриевич, примостившись на мягком тюке, блаженствует. Дела остались там, на земле — хотел бы что-то сделать, да уже невозможно. За стеклом иллюминатора темнеет крыло самолета. Огромное, оно закрывает полнеба и почти всю землю. И Ивану Дмитриевичу вдруг вспомнился первый виденный им в жизни самолет.

Это было в родном Севастополе. Он, еще мальчишка, с дружками бегал на Куликово поле, где знаменитый авиатор Уточкин демонстрировал свои полеты.

Весь Севастополь — в колясках, фаэтонах и пешком — спешил на это зрелище.

Денег на билеты у них, ребят, конечно, не было, и они смотрели с забора.

Из небольшого сарайчика выкатили что-то хрупкое: не то стрекозу, не то этажерку. Потом быстрой походкой вышел Уточкин. Невысокий, рыжеволосый. Сняв шляпу-канотье, он поклонился публике и ловко вскочил на сиденье, как извозчик на облучок. Пристегнулся ремнем.

А они все замерли. Взлетит или не взлетит?

Отчаянно затрещал мотор, аэроплан окутался сизым дымом и побежал по полю, быстрее, быстрее… И вдруг оторвался от земли!

Что тут поднялось! Все закричали:

— Ура-а!! Летит! Летит!!

Уточкин взлетел метров на сто, сделал круг над полем и послал сверху публике воздушный поцелуй.

Как он, мальчишка, завидовал этому бесстрашному авиатору! Вот бы ему примоститься на аэроплане, хотя бы с краешку! Разве мог он тогда подумать, что придет время, когда он полетит, и не на легонькой «этажерке», а на таком мощном самолете! Да куда?! — на самую макушку Земли, на Северный полюс!

* * *

Пять часов лета, и позади осталась тысяча километров. Тысяча километров облаков, дождя и мокрого снега. Только на подлете к Холмогорам немного прояснилось.

Аэродром на берегу Курополки, одного из рукавов Северной Двины. Снег глубокий, но у самолетов двухметровые колеса, и это для них не помеха. Вздымая снежные буруны, машины одна за другой идут на посадку.