На льду

– Я хочу тебе кое-что показать.

Я поднимаюсь, разминаю затекшие от долгого сидения ноги, оглядываюсь по сторонам. На улице уже темнеет. Августовские сумерки подкрались внезапно. Пахнет влажной землей. Он берет меня за руку и тянет за дуб.

– Что?

Не отвечая, Йеспер берет мое лицо в руки и целует меня в губы. Руки у него холодные, как лед.

Я отвечаю на поцелуй, кладу руки ему на талию. Прижимаюсь к нему, слышу, как хрустят сучки под ногами. Издалека доносится шум лодочного мотора.

Его ледяные руки залезают мне под кофту и начинают гладить спину медленными круговыми движениями, спускаются ниже под пояс джинсов.

– Я хочу заняться с тобой сексом здесь, в парке.

– Нас могут увидеть.

– Не будь занудой.

В голосе слышно раздражение, как всегда, когда я не разделяю его энтузиазма по поводу всех этих опасных затей. Прикосновение холодных рук к коже было мне неприятно. Потом Йеспер снова поцеловал меня и начал расстегивать джинсы. Язык у него тоже был холодный. У поцелуя был вкус вина и табачного дыма. Я слегка отстранилась.

– Только осторожно. Я пару раз забывала выпить таблетки на этой неделе.

Он пожал плечами.

– Это важно?

– Конечно. Я же могу забеременеть.

Он откинул голову так, чтобы наши глаза встретились. Его лицо сливалось с корой дуба в сумерках.

– Об этом я и говорю, Эмма. Разве это важно?

Ханне

Этим утром случились две вещи, которые вывели меня из равновесия. Во-первых, я проснулась в холодном поту и с бешено стучащим сердцем, что раньше случалось, только когда я перебирала вина на ужинах с Уве и друзьями. А проснувшись, не поняла, где нахожусь. Я не узнала комнату для гостей в доме Гуниллы и страшно испугалась. Белые стены, разноцветные подушки, пеларгонии на окне – все было чужим и незнакомым. На мгновение мне показалось, что я падаю вниз в бездну. От страха у меня закружилась голова. Я не поняла, что это память снова подвела меня. Несколько минут потребовалось, чтобы вспомнить, где я. Но за это время я успела разрыдаться. На мой плач прибежала из кухни Гунилла и бросилась меня утешать. Я не сказала, почему плачу, не хотела ее напугать. Может, дело не в болезни, а в стрессе. Гунилла не задавала вопросов. Наверно, решила, что я плачу из-за разрыва с Уве.

Во-вторых, когда я вышла на улицу выгулять Фриду, я обнаружила перед подъездом Уве. Стоило нам выйти из дверей, как он выскочил из машины и начал орать, что я должна вернуться с ним домой, потому что не способна сама о себе позаботиться, и что по закону о психическом нездоровье муж несет за меня ответственность (это, разумеется, была полная ерунда: вернувшись домой, я прогуглила такой закон в Интернете и ничего не нашла).

И снова мне на помощь пришла Гунилла. Она шла на работу, когда обнаружила, что мы ссоримся у нее под домом. Подруга вопросительно подняла брови, как только она умела, скрестила руки на груди и встала между мной и Уве. Это выглядело комично. Гунилла даже в сапогах на каблуках на две головы ниже Уве, но смелости ей было не занимать.

Разумеется, ее спокойствие привело Уве в бешенство.

– Уве, что ты тут делаешь в такую рань? – поинтересовалась она.

– Я пришел забрать Ханне. Она не знает, что творит.

– Нет?

Гунилла посмотрела на меня.

– Ханне, ты знаешь, что делаешь?

Я была слишком взволнована, чтобы ответить, и только кивнула.

– В таком случае тебе лучше уйти, Уве.

– Я никуда не пойду.

Гунилла театрально вздохнула.

– Ну тогда я вызываю полицию.

– Не вмешивайся, – проревел Уве. – Это семейное дело.

– Семейное, Уве? Брось. Она не хочет жить с тобой. Ты ее достал. Я даже имени твоего при ней упомянуть не могу. Дай Ханне время. Захочет – сама вернется.

– Как я уже сказал, – повторил Уве, – это семейное дело.

Гунилла достала мобильный телефон и с усталой миной сообщила:

– Я звоню в полицию.

Уве сделал шаг вперед, вырвал у меня из рук поводок Фриды и пошел прочь.

– Чертовы бабы, – пробурчал он. – Издеваться над Фридой я тебе не позволю. Она поедет со мной.

И пошел, таща Фриду за собой. Всю дорогу Фрида озиралась на меня, пока они не завернули за угол.

Снова слезы. Снова Гунилле пришлось меня утешать.

– Все будет хорошо, – сказала она. – Радуйся, что у вас нет детей, а то были бы сложности.

И, естественно, я сразу начала думать о детях, которых у нас никогда не было, и заплакала еще сильней.

Но этого я тоже не могла сказать Гунилле. В конце концов я поднялась в квартиру, приняла душ, постаралась замазать тональным кремом следы рыданий, что было нелегко. Лицо было красное и опухшее. Кожа под подбородком висела сильнее обычного. И не только там – на руках и на других частях тела тоже. Годы меня не пожалели. Я констатировала, что выгляжу отвратительно. Я стала уродиной. Женская зрелость (хоть я и не люблю этот термин, он напоминает мне о гниющих фруктах) – это уродливо.