Как я рада за Гуниллу. Невероятно, что она так счастлива. Даже на пенсии, вырастив двоих детей, можно снова влюбиться и испытать страсть. Можно поехать в круиз, есть вкусную еду и заниматься сексом с любимым человеком, потому что тебе этого хочется, а не потому, что это супружеский долг или унизительная старая привычка.
Были ли мы влюблены, Уве и я? В молодости? Правда, только я была молодой, когда мы познакомились.
Мне было девятнадцать, а ему было под тридцать. Уве уже был один раз женат и уже закончил образование. Он стал мне скорее новым родителем, а не мужем, потому что мы с ним никогда не были на равных. Я всегда была в подчинении. Но страсть? Была ли страсть? Я пытаюсь вспомнить, но, как обычно, ничего не помню. Больше всего провалов у меня именно в том, что касается нашего с Уве прошлого. Здесь ткань памяти самая тонкая и непрочная, и я не могу вспомнить, как это было. Может, потому что его затмевает настоящее? Стыд в глазах Уве, когда он смотрит на записки на кухонных шкафах, слабый запах вареной капусты, исходящий от его тела и его уродливых джемперов, которые он не снимает даже дома за ужином. Его манера затыкать рот другим гостям своими напыщенными речами о философии или театре, о которых он на самом деле понятия не имеет.
– Справишься без меня? – спрашивает Гунилла, выходя в прихожую с небольшой сумкой и надевая шубу.
– Разумеется.
– Если что, звони.
Я обнимаю подругу. Вдыхаю аромат ее парфюма, прижимаюсь щекой к шелковистому меху.
– Повеселись хорошенько! – говорю я и надеюсь, что мои слова звучат искренне. Гунилла смотрит на меня с сомнением. Машет рукой на прощание, с улыбкой поднимает сумку и выходит.
Я наливаю стакан воды и принимаю лекарства: две белые таблетки, одна желтая. И думаю: я живу сверхурочно. В чужой квартире, далеко от мужа.
Жизнь – странная штука, и с возрастом она не становится понятней. Но как-то привыкаешь к ее странностям, становишься гибче. Секрет в том, чтобы примириться с мыслью, что твоя жизнь не такая, о какой ты мечтал.
На часах двадцать минут десятого. Ветер свистит за окном. Но в квартире тепло и уютно. Подушки в цветочек, цветные шторы с воланами – все то, что ненавидит муж Гуниллы, теперь согревает подруге и мне душу. Йон был строителем, но предпочитал считать себя архитектором. Их с Гуниллой дом был выполнен в минималистском стиле с использованием только белого и разных оттенков серого, что делало его безликим, как медицинская лаборатория. И все попытки Гуниллы освежить это мрачное жилище с помощью разноцветных подушек или фарфоровых безделушек пресекались на корню.
Я смотрю в окно и гадаю, как там Гунилла переживает бурю в каюте корабля?
Уве прислал мне три сообщения. В первом он просил прощения за свое утреннее поведение. Говорил, что любит меня, что у Фриды все хорошо, но что они оба по мне скучают. Второе было уже в другом тоне. Он обнаружил отсутствие Фриды и писал, что мне «по крайней мере следовало предупредить его». Я видела между строк его фрустрацию из-за того, что муж больше не может контролировать каждый мой шаг, как музыкант чувствует фальшивую ноту.
Третье сообщение пришло час назад и было откровенно злобным.
Я так и вижу его перед собой в баре с бокалом «Шабли» в руке. Он сидит и бесится от того, что меня нет.
Серые волосы стоят дыбом. Снова сообщение. Я поднимаю телефон и устало проглядываю текст.
Я смотрю на стол, заваленный бумагами. Просматриваю дело Кальдерона. Смотрю на отрезанную голову с подклеенными глазами и читаю собственные слова:
Где-то внутри меня рождается мысль, такая свежая и неожиданная, что мне самой трудно в нее поверить. Я беру отчет криминалистов о месте преступления в деле Йеспера Орре и листаю его. Мое внимание привлекает список предметов, найденных на полу в прихожей. Две сломанные спички найдены возле головы убитой женщины. Я тянусь за телефоном. Он сразу берет трубку, как будто ждал моего звонка.
– Ханне? – говорит он.
– Я кое-что нашла. В отчете криминалистов о доме Орре.
Пауза. Я слышу музыку на заднем плане.
– Вот как. Может, завтра обсудим? Я еду домой.
– Мне кажется, это важно. Пауза.
– Где ты?