На лезвии с террористами

"Филипповский" был уведен и посажен в одну из одиночек Охранного отделения. Прошло два дня. Я ждал с нетерпением известий из его камеры. Наконец, он сообщил, что хочет говорить со мной. Я вызвал его тотчас, и первые слова его были:

Я сдаюсь. Да, я был агентом полиции и все готов рассказать откровенно. Но хочу, чтобы при этом разговоре присутствовал мой прежний начальник, Петр Иванович Рачковский.

Из тона последней фразы я вынес впечатление, что эта беседа для Рачковского не будет слишком приятной. С тем большим удовольствием я позвонил Рачковскому:

Петр Иванович, мы задержали того самого "Филипповского", о котором я вас спрашивал. Представьте, он говорит, что хорошо вас знает и служил под вашим начальством. Он сейчас сидит у меня и хочет говорить в вашем присутствии. Не придете ли вы сейчас ко мне?

Рачковский, как обычно, притворился ничего не ведающим и завертелся: что, да как, и в чем именно цело? Какой это может быть "Филипповский"? Я не могу такого припомнить... Разве что Азеф?

Тут я впервые в своей жизни услышал эту фамилию.

Прошло 15 минут, и Рачковский явился в Охранное отделение. С обычной своей сладенькой улыбочкой он разлетелся к "Филипповскому", протягивая ему, как при встрече со старым другом, обе руки.

А, мой дорогой Евгений Филиппович, давненько мы с вами не видались. Как вы поживаете?

Но "Филипповский" после двух дней скудного арестантского питания обнаруживал мало склонности к дружеским излияниям. Он был чрезвычайно озлоблен и не скрывал этого. Только в самой смягченной форме можно было бы передать ту площадную ругань, с которой он обрушился на Рачковского. В своей жизни я редко слышал такую отборную брань. Даже на Калашниковской Набережной не часто так ругались. "Филипповский" обвинял Рачковского в неблагодарности, в бесчеловечности и вообще во всяких преступлениях, совершать которые способен был только самый бессовестный человек.

Вы покинули меняла произвол судьбы, без инструкций, без денег, не отвечали на мои письма. Чтобы заработать деньги, я вынужден был связаться с террористами, — кричал на него "Филипповский".

Смущенный и сознающий свою вину, Рачковский чуть защищался, сквозь рой обрушившихся на него ругательств и обвинений бросая только слова:

Но, мой дорогой Евгений Филиппович, не волнуйтесь так, успокойтесь!

Я слушал этот разговор, не вмешиваясь. Все мои симпатии были на стороне "Филипповского". Бессовестность Рачковского вызывала и мое возмущение. Как выяснилось, он подвергал крайней опасности одного из важнейших своих людей, оставляя его в течении долгих месяцев без средств и без всяких известий. Я сам почувствовал угрызения совести за действия Рачковского, удивляясь, что во главе руководителей политического розыска стоят такие бездарности. "Филипповский" прочитал Рачковскому надлежащую и вполне заслуженную отповедь.

Постепенно буря объяснений между "Филипповским" и Рачковским улеглась, и я счел момент подходящим, чтобы принять участие в разговоре.

Не будем говорить о прошлом, — примирительно предложил я. — Лучше посвятим себя текущим делам. Что же мы теперь будем делать?

Когда Рачковский в течение дальнейшей беседы предложил Азефу возобновить службу в Департаменте Полиции, тот не мог подавить в себе последней вспышки злобы:

Что же, — воскликнул он, - удалось вам купить Рутенберга?.. Хорошую агентуру вы в лице Гапона обрели?.. Выдал он вам Боевую Организацию?..

И дальше он продолжал, глядя в упор на изумленного Рачковского:

Знаете, где теперь Гапон находится? Он висит в заброшенной даче на финской границе... вас легко постигла бы такая же участь, если бы вы еще продолжали с ним иметь дело...

Это было первое известие, которое мы получили о судьбе уже пропавшего без вести Гапона. Мы не узнали адреса дачи, на которой был убит Гапон, — в точности это знали только Рутенберг с его судьями. Мы были вынуждены поэтому обыскать все дачи под Петербургом в районе финской границы, и лишь спустя месяц было найдено тело Гапона.

По существу Азеф объяснил, что оставленный без всякого руководства Рачковским, он счел себя свободным от службы в Департаменте Полиции и нашел возможным приняться за профессиональную работу в партии социалистов-революционеров. Таковы были обстоятельства, приведшие его к связи с "извозчиками"-террористами, а затем и к приводу ко мне в Охранное отделение.

Нельзя сказать, чтобы я, присутствуя при этой сцене и при бурных объяснениях, был удовлетворен всем слышанным. Но для меня было ясно одно: что для постановки моей центральной агентуры открываются весьма благоприятные перспективы. Поэтому, когда Азеф одним из условий своего возвращения на службу в политическую полицию выдвинул получение им 5.000 рублей, — жалованье за последние месяцы, в течении которых он не имел связи с Рачковским, и дополнительная сумма на покрытие лишних расходов, — против этого мы не возражали, и мирные отношения были восстановлены.