На линии огня

Да, было солнце, была земля, был лес, была какая-то неразумная или разумная птаха, певшая, несмотря ни на что; была жизнь, а через несколько секунд надо будет оторваться от земли…

Он глянул на Сергея и не узнал. Его волевое лицо, с острым выдвинутым подбородком, было каменно застывшим. Только глаза, не синие и добрые, как обычно, а стальные, яростные, встретились с его глазами…

И вдруг лицо Сергея сморщилось, рот раскрылся, и совсем некстати, как-то глупо, беспомощно он чихнул. На секунду Чолпонбаю стало даже смешно.

Сергей чихнул еще и еще раз, и Чолпонбай услышал, что Сергей сквозь зубы чуть ли не виновато, то ли оправдался перед собой, то ли объяснил ему, проговорил: «Простыл под дождем!» Голос его был сух и колок.

Раздается команда:

— В атаку! В штыки!

— Ура! Ур-а-а! — покатилось по рядам.

Первые крики «ура!» еще не смолкли, а Чолпонбай уже хотел оторваться от земли, хотел… Но тяжесть, страшная, смертная, еще никогда не испытываемая тяжесть будто придавила его, приплюснула к глинистой выбоине. Вот так же было трудно, когда он, спасая школьного товарища Ашимбека, сам сорвался и едва-едва выбрался из горной речонки, уже кинувшей его к водопаду. Было трудно на коне во время скачек опережать самых первых, очень трудно было выжимать из себя и из коня последние силы. Трудно было и в школе на экзаменах. Но все это было сейчас ничтожной тяжестью перед грузом земли. Ему казалось, что надо оторвать не себя от земли, а землю, всю планету оттолкнуть от себя…

— Ур-а-а-а! — это слышался голос Сергея. Он поднялся и, пригнувшись, вскинув вперед штык, кинулся на врага. Только мимо проблеснула его планшетка. И точно невидимая струна натянулась от бегущего вперед Сергея к его другу, натянулась и вырвала Чолпонбая из выбоины. Догоняя Сергея, почти не пригибаясь, он побежал навстречу горячему ветру, против пуль, наперекор смерти.

— Ур-а-а! Ур-а-а!

Надо же что-то кричать, надо чем-то помогать себе, надо бежать вперед, вперед, вперед и вперед. Не сворачивая, не припадая к земле. Надо, надо, надо! Это стучало в мозгу Сергея, который тоже не без труда поднялся и пошел в атаку. Ему казалось, что ноги его словно налиты свинцом, что руки еле держат винтовку, что шаги его преступно медлительны. На самом же деле он бежал первым, пока его не опередил Чоке. «Ах, черт возьми, какой парень, какой парень!»

А между тем гитлеровцы попятились, некоторые сунулись в лес, но остальные поняли, что не убежать, — ринулись навстречу советским воинам, стреляя на ходу.

Потные лбы, насупленные брови, сверла-глаза, немецкая ругань — все слилось, смешалось воедино!

Схлестнулись штыки и приклады…

Чоке поскользнулся и упал. Сейчас всадит в него штык вот этот слева.

Замахнулся…

Но, к счастью, рядом снова оказался Сергей: он оглушил врага прикладом. Тот рухнул.

Чоке вскочил, и теперь они, уже не сговариваясь, прикрывали друг друга.

Руки замахиваются, штык решительно всаживается в тело врага и так же решительно выдергивается…

И пока они разделывались с последними двумя гитлеровцами, остальные наши также не бездействовали. Одних прикончили. Других, тех, что юркнули было в лес, с поднятыми руками взяли в плен.

Вот они, рослые, сытые, просто атлеты. Нагло смотрят. Нагло отвечают. Нагло молчат.

— Вы в плену! Ведите себя, как положено! — одергивает немцев кто-то.

— Это вы у нас в плену! — по-русски отвечает немец — лейтенант. — Вы в кольце! И ваша песенка спета!

Наглости их нет предела… Ну погодите же, не так запоете!

V

— О чем задумался, Чолпонбай? — спросил взводный лейтенант Герман, который неслышно появился около окопа. Внимательные карие глаза встретились с глазами Чолпонбая, потом скользнули по газете, зажатой в руке молодого солдата. — О чем?

— О прошлом. Подумал, что сколько бы жеребенку не бегать, скакуном не станет, — и Чолпонбай горько усмехнулся, вспоминая о том бое…

— Вырастет и станет скакуном, — очень серьезно и значительно возразил взводный, словно улавливая за этим иносказанием его точный подтекст.

А может, так показалось… Но в том бою взводный был справа, заметил убитого пулеметчика, действовал гранатами и был неподалеку от Чолпонбая и Сергея Деревянкина. Он-то и крикнул первым «ура!», первым и поднялся, оторвался от земли на правом фланге. Да, надежный взводный, надежные люди. А что ж, жеребенок вырастет?..

— Да, товарищ лейтенант, вырастет жеребенок, только хочется, чтобы скорее вырос…

— Много значит слово, — откликнулся и Сергей Деревянкин. — Как это говорится: у мысли нет дна, у слова нет предела.

Чолпонбай, довольный, улыбнулся: приятно, что его друг запомнил киргизскую пословицу, которую только один раз как-то на политбеседе обронил он, Чолпонбай.

— Да, немало нужно лошадиных, а не человеческих сил, чтобы Дон одолеть и ту высоту взять… — проговорил взводный. — Но мы возьмем. Обязательно возьмем! А пока присматривайтесь. Товарищ политрук, — обратился он вдруг к Деревянкину, — вы к нашему командиру роты не собираетесь?

— Нет, я уже у него побывал. Мы тут с Чолпонбаем потолкуем.

И вот они вдвоем в окопе. Гибкая ветка лозы склонилась над ними.