На линии огня: Фронтовых дорог не выбирают. Воздушные разведчики. «Это было недавно, это было давно».Годы войны

Евреи состояли на особом, худшем положении в лагере. Все они, независимо от возраста, работали внутри лагеря или за его стенами, причем им поручались и самые трудные и грязные дела: чистка отхожих мест, сбор мелких камней, рассеянных по площади лагеря, и многое другое. Те из них, кто был поздоровее или кого надо было наказать, отсылались на работу в каменоломни, находившиеся неподалеку в местечке Тройхтлинген или на земляные работы в местечке Гундельсгейм. Оба эти местечка числились за нашим лагерем. Условия работы в них были исключительно тяжелы. Лишенные сколько-нибудь сносных одежды и обуви, эти несчастные должны были работать под открытым небом, при всякой погоде и зимой и осенью по двенадцать часов в сутки. Бывали случаи, когда евреи срывались со скал в Тройхтлингене и тяжело разбивались. К этому надо добавить особо жестокое отношение к интернированным евреям со стороны охранявших их солдат и унтеров. В Тройхтлингене и Гундельсгейме офицерского командования не существовало, так что унтера и солдаты были полными хозяевами положения и подвергали интернированных избиениям — кулаком, хлыстом, прикладом ружья, сапогом по любому поводу и даже без всякого повода. Попадались среди них садисты, которые шли в издевательстве над беззащитными людьми еще дальше.

Молодые матросы работали преимущественно на разных фабриках и заводах в городе Вайсенбурге.

За работу начальство отчисляло в пользу работавших с их заработка по 50 пфеннигов в день, иначе говоря — ничтожно мало. Но подчас перепадала рабочим в городе возможность подкрепиться едой, принести с собой в лагерь кусок хлеба или несколько кусков сахара. Однако частенько эта скромная «корысть» отбиралась у них при обыске, который производился в воротах замка или на первом дворе по возвращении их с работы, так что надо было выучиться прятать приносимое возможно похитрей и ловчей. Разрешалось, однако, приносить пиво в бутылках. Почему? Непонятно.

Находились среди моряков искусные мастера, изготовлявшие деревянные портсигары, игрушки и менявшие их в городе населению на хлеб или картошку. Охрана лагеря отбирала при утреннем обыске изготовленные для города вещи, а при вечерном — вымененные продукты. Но своеобразный «промысел» все же не прекращался.

Особенно навострились моряки в изготовлении чудесных моделей морских судов и кораблей. Модели эти так нравились начальству лагеря, что оно разрешило группе матросов изготовлять их нелегально, в особой мастерской. Часть моделей начальство присваивало себе бесплатно, другую часть продавало, отчисляя опять-таки ничтожный процент вырученной платы в пользу мастеров.

Капитанам, интеллигентам, людям постарше не выдавалось случая подработать, и они жили гораздо скромнее, чем молодежь. Впрочем, капитаны преподавали матросам морские науки, и за это тоже получали дань… картошкой, главным нашим питательным ресурсом. Стойлов, Изюмов и я занимались (мы с Изюмовым не систематически, а Стойлов систематически) преподаванием русского языка, а также других предметов гимназического курса.

Как питался лагерь? Сурово. Минимально. Совершенно недостаточно.

К сожалению, забыл цифры — придется обойтись без них.

На день выдавался кусок черного хлеба — может быть, граммов 300 — и кусочек маргарина. Утром пили суррогат кофе. В обед дежурные из каждой комнаты (в том числе и мы с капитанами) приносили в особом котле из «камбуза» или кухни, находящейся в отдаленной пристройке к замку, овощной, крупяной или гороховый суп, сваренный поваром-моряком елико возможно «съедобнее», и делили его — по тарелке на брата.

На второе полагалось каждый день одно и то же: вареный картофель «в мундирах». Сколько? Может быть, 300–400 граммов.

Картофель делился дежурным по столу на равные кучки. Затем дежурный отвертывался к стене, а кто-нибудь другой из ожидавших обеда указывал на ту или иную кучку и вопрошал: кому?

Дежурный отвечал:

— Изюмову… Стойлову… капитану Новодворскому… — и названное лицо получало указанную кучку из семи или восьми разного размера теплых и мягких картофелин.

При такой строгости дележа претензий и обид не бывало. Вечером опять пили суррогат кофе или чай, причем подбрасывался иногда кусочек колбасы или сыра. Тем и кончался дневной «пир». В результате, конечно, многие из нас «молодели» и делались тоньше и стройнее. Помню, как при выходе из лагеря я, износив и «прокутив» (меняя на картошку) свою одежду, свободно застегивал на себе найденную среди старья на брошенном немцами складе бывшую офицерскую немецкую серую куртку: когда-то ее носил, может быть, юноша!..