На линии огня: Фронтовых дорог не выбирают. Воздушные разведчики. «Это было недавно, это было давно».Годы войны

Но у немцев уже поднялся переполох. Где-то слышались их тревожные голоса, крики команды. Одна за другой вспыхивали ракеты.

— Ложись! — хрипит старший сержант, падая вместе с нами на землю. Ракеты, описав дугу, опускаются недалеко и гаснут. — Вперед! — вскакивая и волоча на плащ-палатке пленного, командует Иванюк. Но тут еще ярче, еще ослепительней зажигаются ракеты. Мы снова бросаемся в траву. Однако фашисты, кажется, успевают заметить нас. Вокруг жужжат пули.

Продвигаться стало труднее. А тут еще немец вдруг ожил. Каким-то чудом ему удалось избавиться от кляпа. Сделав неожиданный рывок, он вывалился из плащ-палатки и заорал благим матом, взывая о помощи.

С пленным, конечно, справились сразу, заткнули глотку, но фашисты усилили огонь. Совсем близко, захлебываясь, застучал пулемет и прижал нас к земле. Нужно было спешить. И как только, снизившись, гасла очередная ракета, старший сержант поднимал нас на ноги.

Мы падали, вставали, бежали, снова бросались на землю и тащили за собой барахтавшегося фашиста, который, кажется, с каждым метром становился тяжелее. Ноги подкашивались от бешеной нагрузки, пот градом катился по лицам, гимнастерки — хоть выжимай.

До переднего края оставалось всего несколько десятков метров. Уже четко вырисовывалась извилистая линия наших окопов. И тут немцы открыли орудийный огонь. В ответ загрохотала наша артиллерия.

Между тем мы были уже у цели. Еще рывок, еще одно нечеловеческое усилие — и мы, тяжело дыша, грязные, оборванные и окровавленные, свалились на дно окопа…

Очнувшись от воспоминаний, я глубоко вздохнул и поднял глаза.

В это время Липатов подхватил с пола выпавшую из конверта газетную вырезку.

— Анатолий, да ведь ты награжден! Смотри: медаль «За отвагу»! Поздравляю, дружище!

— «За отвагу» — добрая медаль, — заметил рассудительный Кузьма Белоконь. — Солдатская медаль.

10

Бесконечно долго тянется зимний день. Скучно. Обо всем мы уже, наверное, друг с другом переговорили. Выручают книги. Липатов, например, с ними вообще не расстается. Чтение для него — единственное доступное занятие. Вот уже несколько месяцев он не встает с постели. На спине образовались ужасные пролежни, и только железная воля не выдает его страданий. Он даже находит силы шутить и смеяться, чтобы подбодрить меня, если видит, что я повесил нос. А у самого еле-еле душа в теле. Длительная болезнь измотала Николая: нездоровое, землистое лицо, страшная худоба. Кожа да кости, да сплошные раны. Лежит с книгою в руках, но взгляд порой устремлен куда-то далеко…

Я тоже увлекся чтением, хотя для меня этот процесс не совсем простой. Трудно переворачивать страницы, но кое-как приспосабливаюсь. Когда болели после операции культи, я умудрялся делать это… пальцами ног. Разумеется, когда никто этого не видел.

«Тихий Дон», который предложил мне когда-то комиссар, я прочел несколько раз. Это была именно та книга, которая, наверное, нужна человеку в моем положении. Суровая шолоховская правда жизни, непростые, сильные характеры. Григорий, Аксинья, Кошевой… У меня как-то светлело в голове, когда я о них думал. Думал о трагическом времени «Тихого Дона». О том, что всего несколько лет назад я, мальчишка, школьник, и подозревать не мог, что сам стану участником трагедии мирового масштаба.

Размышляя, машинально спускаюсь вниз, на свой нынешний «наблюдательный пункт». Здесь, сидя на подоконнике вестибюля, люблю примечать знакомые лица. Вот эта девушка с голубыми глазами и светлыми косичками проходит мимо госпиталя каждый день без четверти десять утра. А это студенты торопятся на занятия. Одеты кто во что горазд, но глаза веселые. Вот старушка с авоськой медленно плетется на базар, часто останавливается, чтобы передохнуть. Что там сейчас можно купить, на базаре, и по каким ценам? Вслед за старушкой показался летчик в звании капитана. Я вздрогнул. Кажется, я его где-то видел. Неужели… Неужели это наш бывший командир эскадрильи?

Я прижался лбом к стеклу. Летчик, в свою очередь, бегло взглянул в окно и вдруг остановился. Он приблизился вплотную. В глазах — удивление. Смуглое обветренное лицо подернула гримаса не то боли, не то улыбки. Он что-то пытался сказать, но сквозь толстые стекла ничего не было слышно. Тогда летчик неопределенно махнул рукой и пошел прочь.

«Куда же он? А может, это вовсе не Звонарев… Но как похож!»

Мне зримо представилась наша авиашкола, молодые, веселые лица курсантов, с песней шагающих по сельской дороге. Вспомнилось вдруг, как однажды утром был сильный туман. После физзарядки курсанты толпились во дворе, возле умывальников. Но вот подул легкий ветерок стало быстро проясняться. И тут… Совсем близко послышался характерный гул фашистского самолета.

— Воздух! — запоздало закричал кто-то.

В следующее мгновенье из тумана прямо над корпусами школы появился «юнкерс».

На какую-то долю секунды все замерли, а потом бросились врассыпную. Такого еще не бывало. Обычно о налете авиации противника извещалось по радио, объявлялась воздушная тревога, а тут… Несколько сброшенных бомб — и трудно даже представить, что стало бы с нами.