На линии огня. Слепой с пистолетом

Из-за занавешенного окна синагоги осторожно глянуло на них черное с серой бородой лицо раввина. Впрочем, они его не увидели, потому что в этот момент на крышу их машины упал какой-то тяжелый предмет, и тотчас же вокруг забушевало пламя.

— Сиди не высовывайся, — крикнул Могильщик, но Гробовщик уже открыл дверь и нырнул ласточкой на тротуара, обдирая ладони о бетон и перекатываясь с боку на бок. Горящая смесь уже попала на концы брюк, но когда он расстегнул пояс и ширинку, чтобы быстро стащить их, то увидел, что на Эде, обегавшем машину, загорелся пиджак. Когда тот поравнялся с окном, Могильщик вскочил и ухватил его за шиворот. Одним резким движением он вырвал горящую часть и швырнул на мостовую. Но его собственные брюки, упав вниз, продолжали гореть, испуская едкий запах паленой шерсти. Исполнив причудливый и быстрый танец, чтобы освободиться от этих горящих пут, Могильщик выскочил из-за машины в своих фиолетовых трусах, оглядывая Эда, не горит ли он. Тот же заткнул револьвер за пояс и стал неистово срывать с себя остатки пиджака.

— Хорошо, твоя шевелюра не сгорела, — заметил Могильщик.

— Она у меня огнеупорная, — буркнул Гробовщик.

В зареве горящей машины, они представляли собой дурацкое зрелище. Один в пиджаке, рубашке, галстуке и без брюк, в фиолетовых трусах, нелепо переступал огромными ступнями в носках с подвязками. Второй без пиджака, с пустой кобурой на плече и револьвером за поясом.

Навстречу им спешили пешие полицейские и патрульные машины. Кто-то кричал:

— Отойдите подальше! Отойдите подальше!

Как по команде, они двинулись от машины, на ходу оглядывая крыши соседних домов. В окнах появились головы жильцов, заинтересовавшихся происходящим, но на крышах никого не было видно.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Снаружи «Файв спот» ничем не выделялся. Две огромные стеклянные витрины, как у супермаркета, выходили и на Сент-Маркс-плейс и на Третью авеню. Ни за витринами начиналась вторая стена в которой были проделаны овальные отверстия, позволяющие увидеть фрагменты интерьера. Они напоминали картины Пикассо: в овалах виднелись белые зубы, красные губы, каштановая прядь и накрашенный глаз, бокал с коктейлем и рукав, короткие черные пальцы, бегающие по белым клавишам пианино.

Эти отверстия были закрыты особыми стеклами, в которых посетители могли видеть только собственное отражение.

Звуконепроницаемость была поразительная. Если дверь была закрыта, то на улице не было слышно ни звука. В этом тоже были свои резоны. Звуки, раздававшиеся внутри, слишком дорого стоили, чтобы их можно было бесплатно дарить прохожим.

Когда двое рослых крепких детективов вошли в клуб со своим маленьким другом, все звуки издавали исключительно музыканты, игравшие что-то очень эксцентрически-современное. Лица их были сердиты. У слушателей, лица были такие серьезные, словно они присутствовали на похоронах. Но молчали они вовсе не потому, что увидели двух черных громил и их педерастического вида спутника. Детективы слишком хорошо знали обычаи этой части города и не удивлялись тому, что белые наслаждались джазом в абсолютном молчании. Впрочем, в зале хватало и черных лиц, словно на ассамблее ООН. Но чернокожие проявляли сдержанность и старались не нарушать безмолвия, царившего вокруг.

Блондин в черном костюме провел их на места у эстрады, под самым гонгом. Места были на таком заметном месте, что, похоже, их держали про запас для подозрительных посетителей. Детективы улыбались про себя, при мысли о том, за кого приняли самих их и их нового друга. Неужели они похожи на эту категорию человечества.

Не успели они расположиться, как началось веселье. За соседним столиком сидели две те самые женщины, которые раньше проехали мимо бара-закусочной в спортивном автомобиле иностранной марки и которых Джон Бабсон обозвал лесбиянками. Словно наконец дождавшись детективов, одна из них вскочила на столик и начала неистово исполнять танец живота. Казалось, она поливает аудиторию невидимыми очередями из автомата, спрятанного под мини-юбкой, короткой, словно набедренная повязка. Эта юбка из золотой парчи выглядела как-то удивительно непристойно на фоне ее гладких золотистых ляжек. Длинные, совсем не мускулистые ноги были в серебристых парчовых носочках и золотых сандалиях. С голого живота неприлично подмигивал пупок, упругие грудки колыхались в золотой сетке-блузке, словно детеныши тюленя.

При ближайшем рассмотрении она оказалась гораздо более хрупкой и женственной, чем тогда, в машине. В новом ракурсе снизу вверх она представлялась высокой, соблазнительной, прекрасной, словно мечта во плоти, Лицо сердечком, губы смелые, полные, волосы короткие и кудрявые, поблескивали, словно вороненая сталь. Ресницы длинные, глаза янтарные, обведенные черной тушью, над глазами голубой козырек. Она так увлеклась ролью секс-бомбы, что ее номер уже подпадал под статью о непристойном оголении.

— Бросай свои прелести на шарап, поймаем! — раздался крик, явно исходивший от цветного братца. Белому и в голову не пришло бы такое: разве можно бросать наугад подобную красоту?