На линии

Махины, Каргины, Свиридовы, Понявкины, Рубцовы, все 141 мятежная семья сосланных с Дона за участие в бунте есаула Ивана Рубцова были в 1795 году перечислены в Оренбургское казачье войско. Разместили их по пятнадцати прилинейным крепостям под наблюдение старожилого населения. Большая часть донцов расселилась в Орской крепости, в Троицке, в Верхнеозерной крепости и Верхнеуральске. Среди них числилось три десятка есаулов, сотников, хорунжих и станичных атаманов. Всех их в Оренбургское казачье войско записали рядовыми, еще на Дону отобрав старшинские патенты. На обзаведение хозяйством положили двухгодичную льготу. Отлучаться с земель строго запретили. Особых поручений не давали долго.

Недовольство казаков забродило от решения в 1792 году командующим Кубанской линией генералом Гудовичем — для закрытия русских земель от набегов горских черкес поставить от Екатеринодара до Воронежского редута ряд крепостей и заселить их шестью донскими полками, тогда занимавшими кордоны на линии. Гудович намеревался, поделив их по станицам, приказать с весны строить избы и к этому времени выслать к поселенцам с Дона их семьи.

Казаки взбучились. Станицы Есауловская, Кобылинская, Пятиизбенская и две Чирские открыто восстали против распоряжения правительства. Для приведения их к покорности было назначено под начальством генерал-майора князя Щербатова пять полков и четыре батальона пехоты, под начальством генерала Платова три Чугуевских полка и под начальством генерала Мартынова тысяча донских казаков. Кулак получился твердым. Самодержавная рука скоро и умело забила кляп в недовольные глотки.

Открытая по распоряжению Военной коллегии следственная комиссия приговорила из бунтовавших станиц от 146 главных сообщников Ивана Рубцова: по одному старшине — высечь кнутом и сослать в ссылку, по два — послать в крепостные работы на 10 лет, десятого сослать в Сибирь, а остальных выслать на Оренбургскую линию. Так же поступить и с остальными 225 старшинами и казаками, оказавшими неповиновение правительству — каждого десятого, по жребию, сослать на ту же Оренбургскую военную линию. Всего переселили 437 мужчин разного возраста и 141 женщину. Женам, у которых умирали мужья с 1798 года, стали выдавать паспорта на возвращение в родные станицы. А при военном губернаторе Петре Кирилловиче Эссене начали дозволять ездить в отпуска и казакам. В 1807–1810 годах, в составе Оренбургского казачьего полка, донцы участвовали в баталиях против французов и турок. А потом стали регулярно посылаться из войска в составах различных полков.

Весной 1801 года, в уважение просьбы, донцам, помещенным в Верхнеозерной и Орской крепостях и в Верхнеуральске, разрешили переселиться в Рассыпную крепость. Рассыпинские казаки встретили новоселов настороженно. Надеясь облегчиться в службе, сбросив на подоспелые плечи груз нарядов, они понимали и неизбежность переделки угодий. И хотя пустопорожней земли хватало, пускать на нее чужаков выходило против сердца. Приглядываясь к новичкам, старожилые казаки не упускали поприжать их, показать место. Способствовала этому и полученная власть следить за бунтовщиками. Правда, на крамольных казаков доносили редко.

Скоро перестало быть секретом, что, сплошь староверы, донцы попросились в Рассыпную, дабы жить поближе к уральцам — плотной староверческой массе. Держались они замкнуто, сами на разговоры не лезли, а, спрашиваемые кем, отвечали неохотно и скупо. Лишь молодежь, по нехватке своих, засматривалась на рассыпинских девок и, может, не прочь была погулять, но, удерживаемая старшими, вела жизнь постную.

Однако и между староверами нелюдимость, тяжелость характера Евтифея Махина выбугривалась болотной кочкой. Рассыпинские казаки попервой приписывали зазоборность Махина переверту его судьбы: шутка ли, есаул имел, а опростали до полного помыкательства, но, подрасспросив, узнали, что угрюмым Евтифей родился. В Рассыпной прозвали его Бирюком.

— Староверы — сровни пни, — рассуждали рассыпинцы, — им бы зарыться поглубже, вцепиться там, а какие ветры наверху, то им до чужого.

— Своим умом, руками живи, а по шабрам ходить — чужую песню горланить, — любил поговаривать Евтифей Махин.