На лобном месте

-- Ну, тогда возьмешь, -- успокоение говорит поверяющий.

"Еще есть..." Как о гвоздях, о карандашах!

Мы достигаем, наконец, глубин подтекста, порой, заметим, столь очевидных, что у критиков отнимался язык. Даже догадаться об этом было смерти подобно, не то что высказать...

Харьков был позором Сталина, я упоминал об этом. Вторичное наступление под Харьковом, предпринятое вопреки штабным расчетам, по личному и гневному приказу Сталина, привело к потере 750 тысяч солдат. После харьковской катастрофы И. Сталин, по рассказу маршала Баграмяна, отошел от непосредственного руководства операциями, доверив их, наконец, специалистам...

Харьков -- больное место Сталина, "ахиллесова пята" гения. Кто посмеет об этом сказать?

Виктор Некрасов. "Надо еще поменять карту у Корсакова, -- пишет он. -Так и не воспользовались мы той новенькой, хрустящей, с большим разлапистым, как спрут, пятном Харькова в левом углу...".

Но это лишь присказка...

В землянке друга "чадит лампа, сплющенная из артиллерийской гильзы. На стенке... вырезанный из газет портрет Сталина и еще кого-то -- молодого, кудрявого, с открытым симпатичным лицом.

Это кто?..

-- Джек Лондон.

-- Вы любите Джека Лондона?..

-- А его все любят. Его нельзя не любить.

Почти вся страница о том, как хорош Джек Лондон. А о Сталине, между прочим, ни слова. Чувствуя, что подставляет себя под удар, автор добавляет: "... Настоящий он какой-то (т. е. Джек Лондон. -- Г.С.). Его даже Ленин любил. Крупская ему читала...".

Ну, это почти полное алиби.

Однако Виктору Некрасову неймется. Друг, у которого висели портреты Сталина и Джека Лондона, погиб. И автор вешает у себя портрет Джека Лондона, взятый из опустелой землянки. "Портрет Лондона я вешаю над столиком ниже зеркала".

А портрет Сталина как же? А вот так, остался в брошенной землянке. Не перенес его к себе лейтенант Керженцев. Без надобности портрет.

Таких эпизодов немало, и каждый из них вызывал тихий ужас у всех генералов увещевательных и карательных служб.

Не было, скажем, в те годы мысли еретичнее, чем мысль, что не гений Сталина, а горы солдатских трупов да -- напоследок -- второй фронт привели к победе.

Виктор Некрасов высказывает эти мысли, правда, осторожно, как бы сомневаясь вместе с солдатами, можно ли считать африканские события вторым фронтом.

Однако отмечает: "Сталин выступал шестого ноября... (со своим провидческим посулом "Будет и на нашей улице праздник". И -- каков провидец!) "...Седьмого союзники высаживаются в Алжире и Оране...

Тринадцатого же ноября немцы в последний раз бомбят Сталинград... И улетают. В воздухе воцаряется непонятная, непривычная, совершенно удивительная тишина... Выдохся фриц. Это ясно". А. вот уже и вовсе без обиняков.

"Ширяев говорит, не поднимая глаз: "А все-таки воля у него какая... Ей-богу!" "У кого? -- не понимаю я". (Ишь ты -- не понимает Некрасов... -Г.С.)

-- У Сталина, конечно... Ведь второй год лямку тянем. А он за всех думай...

Тебе хорошо. Сидишь в блиндаже, махорку покуриваешь, а не понравится что, вылезаешь, матюгом покроешь, ну, иногда там пистолетом потрясешь... А у него карта. А на ней флажки. Иди разберись... И вот смотри -- держит всех нас..."*

Испуг официальной критики был таков, что поначалу они подходили к книге, как к заминированному предмету.

"Держит всех нас..." Что автор хочет этим сказать? На что намекает?! Никто не смел выговорить публично, но все думали об одном и том же, зашептались в редакциях, в Союзе писателей; объяснено ведь черным по белому: "пистолетом потрясешь..."

Значит, получается по Некрасову, Сталин держит... трибуналами, заградотрядами МВД, расстрелами перед строем и на дорогах, пистолетами комбатов. Словом террором...

Каратели-то знали, сколько миллионов солдат расстреляно и брошено в лагеря -- и во время войны, и после нее, когда стали возвращаться эшелоны с несчастными военнопленными! Сколько миллионов сгноили голодом и холодом!

Но трибунальские бумаги хранились за семью печатями. С грифом "СС" (совершенно секретно).

Что же делать? Отдавать автора под суд, конечно, закрытый, а книгу -немедля изъять? Или не заметить?

Тут уж как прикажут. На всякий случай начали в печати шельмовать, исподволь, осторожно. Зловеще замелькало на обсуждениях, в начальственных кабинетах расхожее словечко судебных следователей и номенклатурных критиков: "якобы..."

Якобы страхом держит! Якобы расстрелами!

Ан не вышло...

Виктор Некрасов был награжден Сталинской премией за 1947 год -- для этого разъяренный бульдожистый Всеволод Вишневский всех на ноги поднял; понимал: уступит Фадееву, вычеркнувшему Некрасова из списка награжденных, отдаст молодого писателя на растерзание -- самому головы не сносить...

Забыть ли Некрасову те дни? Он сам пишет об этом:

"Вы знаете, -- сказал мне Всеволод Вишневский, редактор журнала "Знамя", где я был напечатан, закрыв дверь и выключив телефон, -- Вас сам Сталин вставил. В последнюю ночь. Пришлось срочно переверстывать газеты"11.