На лобном месте

"Да нонешний год молчала, а летось, когда приехать сулились, сильно ждала. Все, бывало, говорит: "Вот ноне, вот ноне". Потом-то притихла уж. Но только не обижалась, нет. Понимала тоже, легко ли такому занятому человеку .оторваться... Из наших, деревенских, вы, небось, дальше всех пошли... -Заварив чай, она поставила перед ним чашку и подсела к столу. "Вот что я у вас спросить хотела, -- продолжала она. -- Верно ли, нет ли ноне сделали с нами? Мы сегодняшний год конопли сеяли, семьдесят четыре гектара. Только посконь зацвела, а тут, глядим, яровые созрели. Мы было жать да скирдовать, а нам молотить велят да вывозить. А посконь, если ее вовремя не убрать, так ведь и матерки не жди..."

"Она думает, от меня все зависит", -- растерянно думал Варыгин, стараясь припомнить, что такое эти "посконь" и "матерка" и какая между ними связь. Но припомнить так и не мог.

"Вопрос политический, -- проговорил он вслух. -- На первом месте у нас всегда должно стоять государство. Все зависит от уровня сознательности масс". Он замолчал, чувствуя, что говорит не то".

Даже он почувствовал, -- что же говорить о читателе?! Читатель давненько видел вокруг себя таких Варыгиных. Он и в послевоенной литературе их встречал, еще у Веры Пановой. Поосторожней писала Вера Панова своего Листопада, так ведь и время было другое.

С Варыгиным осторожничать нечего. Оказалось, он не только бездушен, он и языка народа не понимает, вовсе не понимает, точно из другого мира.

Осталось, сообщает автор, у него только чувство вины и вопрос этот: "Верно ли, нет ли с нами сделали?"

Хо-ороший человек, из народа...

Во второй книге снова напечатан Николай Заболоцкий 43. Целая подборка стихов ожившего поэта, среди них три строфы:

При первом наступлении зимы

Блуждая над просторною Невою,

Сиянье лета сравниваем мы

С разбросанной по берегу листвою.

Но я любитель старых тополей,

Которые до первой зимней вьюги

Пытаются не сбрасывать с ветвей

Своей сухой заржавленной кольчуги.

Как между нами сходство описать?

И я, подобно тополю, немолод,

И мне бы нужно в панцире встречать

Приход зимы, ее смертельный холод.

Это стихотворение, по-видимому, не нуждается в комментариях. И в "Литературной Москве", и позднее появляются такие стихи мастера, который не верит теплу и даже той оттепели, которая, по общему мнению, наступила.

Так и не оттаял этот крупнейший поэт, так и умер, тоскуя о том, что у него нет панциря, чтоб вынести холода...

В том же номере "литературной Москвы" Илья Эренбург представляет советскому читателю Марину Цветаеву. Да, именно представляет. Как новичка. К этому времени целые поколения уж и имени ее не слыхали...

Да и кто посмел бы рассказать им о поэтессе, которая, вернувшись на родину, -- повесилась?.. Демонстративно, что ли?..

Это был прорыв. Сквозь глухой запрет. Каждый торопился внести свою лепту.

Моим стихам о юности и смерти,

Нечитанным стихам! -

Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берет), Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед!

Так начал Илья Эренбург свою статью о поэзии Марины Цветаевой.

Он привел стихи Марины Цветаевой, написанные ею в двадцать лет.

Он торопился; погибла Цветаева, как погибли до нее все лучшие поэты России, погибли и ее книги, а для новой России -- и не рождались. Он сам был немолод -- торопился: ведь она кричала то, что хотелось крикнуть и ему, вот уже много лет:

Отказываюсь быть.

В Бедламе нелюдей Отказываюсь жить.

С волками площадей

Отказываюсь выть.

Конечно, разъяснял он, это она о фашизме, о немецком.

О сталинщине пока что дозволялось говорить лишь Хрущеву. В закрытом докладе. На закрытом заседании. Закрытого съезда.

Но Россия научилась, давно научилась читать между строк...

"Литературной Москве" мы обязаны тем, что Россия потянулась к неведомому ей поэту, -- вся читающая Россия, а не только тоненькая пленочка интеллигентной элиты, листавшая самиздат.

"Иду на вы!" -- словно бы воскликнула заждавшаяся своего часа редколлегия, публикуя критические эссе и статьи, среди которых сильнее других -- статья драматурга Александра Крона о разгроме театральной жизни страны". Статья обвиняла власть предержащую в "замазыванш существующих противоречий" под лозунгом консолидации. Лозунг был дейстаительно подлым, требующим объединяться с палачами.

Вот как пишет Александр Крон: "Глубочайшая неправда, что так называемая теория бесконфликтности рождена в среде творческих работников. С таким же успехом можно утверждать, что мысль о запрещении учения Дарвина родилась в среде биологов". Так прямо ЦК партии еще не обвинял никто... Это была новая высота, с бою взятая творческой интеллигенцией. Именно на этой высоте и родилась крылатая фраза, облетевшая Москву: Каждая установка вызывает остановку".

Александр Крон пишет о редакторе, который стал вроде караульного.

"Выглядит это так, будто у книги есть командир и комиссар". "Искусство знает только одну законную иерархию -- это иерархия таланта".