На лужайке Эйнштейна

Я уже собиралась позвонить Сасскинду, чтобы спросить его об этом, когда от него пришло письмо. Он посылал мне предварительный вариант своей книги о принципе дополнительности на горизонтах событий и о своем тридцатилетнем сражении со Стивеном Хокингом, книгу, которую Брокман убедил его написать. Я была взволнована. Получить такую книгу задолго до публикации! Я углубилась в чтение.

Ближе к концу книги Сасскинд описывал происходящее сейчас ускорение расширения Вселенной и задавался вопросом, применим ли обобщенный принцип дополнительности к нашему деситтеровскому горизонту событий так же, как он применим к горизонту событий черной дыры.

«В настоящее время мы очень мало знаем про космические горизонты, – писал он. – Природа объектов, находящихся за горизонтом, – реальные ли они, и какую роль они играют в нашем описании Вселенной – этот вопрос, может быть, является глубочайшим вопросом космологии».

– Мы прочитали ваш синопсис и пришли к мнению, что хотели бы работать с вами, но не в связи с вашей книгой.

Катинка Мэтсон позвонила, чтобы вынести вердикт нашему предложению книги «Конец реальности».

– Структура соавторства слишком непрозрачна, – сказала она. – Непонятно, при чем здесь ваш отец.

– Я понимаю, – сказала я. – Но это всегда было нашим общим делом.

– Мы не сможем продать такое соавторство, – сказала Мэтсон. – Здесь нет голоса автора. Вас не слышно. Ваши татуировки, где они?

Я съежилась. Мне была понятна ее ирония по поводу вытатуированных на моей руке слов. В течение уже многих лет мой голос не был слышен, я писала шепотом. Я сама себя едва могла расслышать в своих статьях, потому что с самого начала притворялась кем-то другим, кем-то, кто говорил иным голосом, голосом журналиста. Я, конечно, не могла услышать себя в работах, которые писала в школе под присмотром чопорного британца. И задумавшись об этом сейчас, я поняла, что Мэтсон была права. Я не слышала свой голос. Мертворожденные книги, что тоска про Алису, что «Конец реальности», – книги, представлявшие собой имитацию других книг.

– Подумайте об этом, – ласково сказала Мэтсон.

Я пообещала ей подумать и повесила трубку.

Слова Мэтсон звучали эхом в моем мозгу: нет голоса. За это долгое десятилетие я освоила лишь один-единственный способ докопаться до истины – имитация. А что, если за этой маской не скрывается ничего, и самозванец остается таким же самозванцем? Что, если я, как Кларк Кент, скидывавший свой деловой костюм, только чтобы показать другой деловой костюм, надетый под ним? Что, если я была не более чем обычный журналист, который каким-то образом убедил себя, что он приобщился к некой секретной миссии, чтобы раскрыть природу реальности, потому что тогда жизнь становится интересной и содержательной, и мой отец, будучи отцом, играл в эту игру ради меня, или, возможно, сам был подобным образом обманут? У нас было столько общих мыслей, что вряд ли было натяжкой говорить об общности наших заблуждений.

Мэтсон почувствовала, что в соавторстве мой голос был приглушен. Возможно, она была права. Может быть, это было похоже на ситуацию с Сэйфом и Скрудом. Вы нарушаете законы физики, когда пытаетесь говорить, учитывая точки зрения каждого из наблюдателей одновременно. Может быть, вы таким же образом нарушаете законы публикации. Возможно, наша книга была невозможной с самого начала. Может быть, не имело смысла пробовать написать книгу в два голоса, поскольку, складываясь, они глушат друг друга.

Внезапно я поняла, почему использование королевского «мы» так развеселило меня, когда я писала свою диссертацию. Местоимение, которое предназначалось для обозначения чистой объективности, реальности – самой сути независимой от наблюдателя науки, – было, по сути, описанием чего-то несуществующего, запрещенного физическими законами, уныло безголосого и принципиально не реального.

Единственным местоимением, которое оставляло хоть какую-то надежду на реальность, было местоимение «я», но я не была уверена, что знаю, кто это. После стольких лет использования фальшивого голоса я больше не была уверена, что у меня еще осталось что-то настоящее, что я могла бы предложить.

Где-то в мире – на полке? под стеклом? в коробке под кроватью? – лежала стопка пыльных тетрадей в твердой обложке, и где-то на рукописных страницах этих тетрадей были спрятаны решения загадок Уилера.

Встречи с его бывшими учениками не принесли ничего нового. Никто, казалось, действительно не знал, о чем думал Уилер. Единственной надеждой было узнать это прямо из первоисточника. Наше предложение издать книгу могло потерпеть неудачу, но я была полна решимости заполучить эти тетради.