На лужайке Эйнштейна

Ровелли начал со сравнения проблемы второго наблюдателя с проблемой преобразования Лоренца в специальной теории относительности. Для того чтобы объяснить факт, впервые наблюдавшийся в 1887 году в опыте Майкельсона – Морли и состоявший в том, что для всех наблюдателей свет распространяется с одинаковой скоростью, независимо от скорости их собственного движения, Хендрик Лоренц предположил, что физические объекты сжимаются или растягиваются в нужной пропорции, чтобы скомпенсировать эффект движения наблюдателя и сохранить измеряемую скорость света постоянной. Это было в 1892 году, более чем за десять лет до того, как Эйнштейн опубликовал свою специальную теорию относительности. Преобразования Лоренца успешно объясняли постоянство скорости света при любых попытках ее измерить, но вам достаточно будет задуматься об этом хотя бы на секунду, чтобы осознать, что его идея была безумна. Если я измеряю, сколько времени требуется лучу света, чтобы преодолеть некое расстояние вдоль длинной дороги, и во время измерения я передвигаюсь по этой дороге, откуда, черт побери, дороге знать, что надо сократить себя именно в такой пропорции, какая скомпенсирует мою скорость относительно скорости света, и мне покажется, что свет всегда распространяется со скоростью в 186 000 миль в секунду (300 000 км/с)? Не говоря уже о том, что нет такого физического процесса, благодаря которому дорога могла бы сама сокращаться в зависимости от движения наблюдателя. Преобразования Лоренца дают правильный ответ, но, как и квантовая механика, кажутся абсурдными.

Если уравнения специальной теории относительности уже были записаны Лоренцем в 1892 году, то что же тогда нового сделал Эйнштейн? – вопрошал Ровелли и тут же отвечал: «Он смог понять физический смысл преобразований Лоренца». Лоренц предложил правильную структуру, но неправильное толкование. Как сказал Ровелли, это была «не очень привлекательная интерпретация, удивительно похожая на современные интерпретации коллапса волновой функции. В своей статье 1905 года Эйнштейн прояснил ситуацию, указав причину беспокойства, возникающего, если подходить к преобразованиям Лоренца серьезно, – молчаливое использование концепции (не зависящего от наблюдателя времени), не пригодной для описания реальности».

Другими словами, это не длина объектов менялась волшебным образом, чтобы обдурить наблюдателей, а понятия пространства и времени зависели от состояния наблюдателя. Стоит только отказаться от их инвариантности, как все начинает приобретать смысл.

Может ли подобная реинтерпретация квантовых явлений придать смысл всем странным ad hoc объяснениям коллапса волновой функции и парадокса второго наблюдателя? Для Ровелли предыдущие решения проблемы, такие как онтологическая граница раздела между наблюдателем и наблюдаемым, предложенная Бором, или восприятие сознания как некоторой метафизической силы Вигнера, были «очень похожи на попытки Лоренца постулировать таинственное взаимодействие, сжимающее и растягивающее физические тела».

«Моя задача состоит не в том, чтобы изменить квантовую механику в соответствии с моим взглядом на мир, – писал Ровелли, – а в том, чтобы изменить мой взгляд на мир и привести его в соответствие с квантовой механикой».

Так что же необходимо было изменить?

«Понятие, которое отвергается здесь, это понятие абсолютного, или не зависящего от наблюдателя, состояния системы, равно как и понятие не зависящих от наблюдателя значений физических величин».

Или, выражаясь иначе: «Универсального, не зависящего от наблюдателя описания состояния мира не существует».

Тогда, в калифорнийской блинной, когда мы с отцом сделали наш список возможных ингредиентов окончательной реальности, мы не потрудились внести в этот список саму реальность. «Это было бы как вписать торт в список ингредиентов торта», – сказал отец. Но сейчас казалось, что если бы мы тогда внесли реальность в наш список, то теперь мы получили бы неизъяснимое удовольствие вычеркнуть и ее из этого списка. Согласно Ровелли, реальность сама зависела от наблюдателя. Что кажется безумием. Сама реальность не была реальной.

После того как вы отказываетесь от понятия независимых от наблюдателя квантовых состояний, парадокс второго наблюдателя исчезает. В конце концов, парадокс возникает из-за противоречивых описаний, которые Вигнер и его друг дают одним и тем же событиям. Но эти описания противоречивы, только если мы предположим, что существует единственная реальность, которую они оба пытаются описать. Друг Вигнера говорит, что волновая функция атома претерпела редукцию; Вигнер говорит: нет, атом и друг Вигнера сейчас находятся в состоянии суперпозиции. Что же происходит на самом деле? Согласно Ровелли, не существует никакого «на самом деле». Редукция волновой функции произошла для друга Вигнера. Но она не произошла для самого Вигнера. Вот и все.