На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

Ехал да яхал, видит: юрта стоит юкагирская. Этой юрте приехал, дирку и смотрит: тут его баба сидит с этима людьми. [Худяков, 266].

Почему жена «промышленника» уходит к юкагирам, подстрекая их на убийство своего мужа (за что впоследствии она жестоко наказывается)? Сказка не дает нам каких-либо объяснений этому. В свою очередь, и этническое определение противников героя, на наш взгляд, не играет существенной роли для ее сюжетного развития. Юрта с таким же успехом могла быть названа и «якутской» и «чукотской», представляться как «русская» [223] или вообще не идентифицироваться по этническому признаку [224] . Но она все же названа именно «юкагирской»! Известно, что первые русские промышленники на северо-востоке Якутии чаще всего в жены или в наложницы брали как раз юкагирок [см.: Долгих, 544—548; Гурвич, 82—83]. Можно предположить, что данный текст сохранил свидетельство об этом, в свете чего стремление жены героя вернуться к своим соплеменникам видится весьма обоснованным. Вообще, возможно, данная сказка, которая построена на мотиве о неверной жене, хорошо известном восточнославянской сказочной традиции (см. СУС-906** «Богатырь и его неверная жена», – 920 «Царь Соломон и его неверная жена», – 939С* «Солдат и неверная жена», – 968А* «Неверная жена и разбойник» и др.), восходит к устному рассказу о каком-то реальном случае, произошедшем в начальный период русского заселения «юкагирской землицы».

Еще в одной, также, вероятнее всего, заимствованной русскоустьинской полусказке-полубывальщине о людоедах «Самоеды» [225] рассказывается о народности «самоедь», под которой, как считает Р.Н. Базилишина, видимо, имеются в виду нганасаны и другие заполярные народности [Базилишина, 240].

В известных нам сказочных текстах на собственно русские сюжеты встретилось пока только одно упоминание северных народов. А именно в сказке на сюжет древнерусской повести XVII в. об Аполлоне Тирском, которая была очень популярна у русскоустьинцев. О последнем свидетельствуют ее записи от нескольких исполнителей – С.П. Киселева, П.Н. Новгородова, Ф.М. Голыжинского и, видимо, других [см.: Русское Устье, 308, 311, 316].

В варианте, рассказанном С.П. Киселевым, «Антиуха» отправляет людей с портретом умершей жены и говорит им – если «подстал етот портрет какой-нибудь женщине, чтобы привежли к нему на жены». Когда первый раз они вернулись, никого не найдя, он приказывает:

Ну, – говорит, – пояжайте другой раз. Хоть, – говорит, – якутка, будь, хоть юкагирка, хоть и, – говорит, – чукчанка будь – де-нибудь бы только, – говорит, – подстал [Русское Устье, 96].

Эти слова героя перекликаются со святочным гаданием русскоустьинцев: на перекрестке дорог «чертили в снегу круг, ложились в него лицом и слушали. Если слышался конский топот, или ржание, то муж будет якутом; если лаяли или выли собаки – то местный; если слышалось хорканье оленя – мужем будет чукча» [Каменецкая, 352]. Реплика «Анти-уха», во-первых, подтверждает уже высказанную нами мысль о том, что для русскоустьинцев браки с представителями других этносов сохраняли актуальность, несмотря на то что, по мнению исследователей, были редки (см. выше). Во-вторых, его слова, возможно, дают нам «ценностную» иерархию иноэтничных брачных партнеров, первое место в которой занимают якуты, второе – юкагиры, а третье – чукчи («хоть и, – говорит, – чукчанка будь»). Но самое главное, слова сказочного героя показывают, что представители нерусских этносов не противопоставлены рассказчику, они – люди его мира, его окружения. Схожую ситуацию, когда представитель, казалось бы, чужого этноса включен в мир героев фольклорного текста и, следовательно, его исполнителей, встречаем и в одной из лирических песен русскоустьинцев:

Я сидела, Ивановна,

Конец камешку дрэсьве.

Любовалась, красовалась

Вшой дубравой зеленой.

И глядела и смотрела

Вдоль по Яне по реке.

Получила известие

Через горных тонгусов

Про своего про служивого…

[Русское Устье, № 158]

Горные тунгусы здесь – добрые вестники о любимом, они помощники лирической героини. Песня, судя по всему, местного происхождения и является ярким примером позитивного образа иноэтнического соседа.

* * *