На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

Сияющая вольза

Желаемых ресниц

И ласковая дольза

Ласкающих десниц.

Сияющая вольза…, 1917

Блеснет забытыми заботами

Волнующая бровь,

Опять звенит работами

Неунывающая кровь.

Вновь труду доверил руки…, 1918

Здесь скачешь вольной кобылицей

По семикрылому пути.

Здесь машешь алою столицей,

Точно последнее «прости».

Жизнь, 1918—1919

Тихес голубое веничие.

Почили на веки печали,

Червонцев блеснувшие дали,

Зиес золотые струйничие,

Деревьев поломанный посох,

Ослады восстанья весничие,

Как снег, крылопад на откосах.

М л а д р о г о л у б о е п о л е т а,

Станица умерших нагес

И буря серебряных крыл,

Омлады умершей волота.

В пустынных зенницах охота

Щитом заслонить сребровеющий тыл.

И г р у с т н а я в е р а и н е с,

О чем и кому, я забыл.

Ангелы, 1919

В первых трех примерах мы имеем синтаксический параллелизм (не всегда полный) рифмующихся строк, как и в разбираемом стихотворении, а в последнем – словно развитие приема, более тонкую игру идентичных или схожих синтаксически, но не рифмующихся строк [34] . Однако в годы, близкие ко времени написания «Огнивом-сечивом…», рифменно-синтаксический параллелизм Хлебников, кажется, использовал охотнее. Ср.:

И я свирел в свою свирель,

И мир хотел в свою хотель <…>

И я свирел в свою свирель…, 1908

Я – отсвет, мученник будизн.

Я – отмет славный смертизны.

Я – отцвет цветизны.

Я – отволос прядущей смерти.

Я – отголос кружущей верти.

Я – отколос грядущей зыби.

Я – звученник будизн.

Я – мученник немизн.

Смеянство древних зорь

Старуха-веруха за тайной сидит.

Радуха-родуха на ветке вопит.

За далями златом падал туман.

За явями высился дальний курган.

Старуха-веруха за тайной сидит…, 1907

Нагот уземных,

Стыдот наземных

Изучена лесть,

Изведана сладость.

Могот подземных…, 1907

В умных лесах правен Лесовой,

В милых водах силен Водяной,

В домах честен Домовой,

А в народе – Славяной.

В умных лесах правен Лесовой…, 1907

Я знал: ненарекаемость Бозничего,

необъемность Полевичего,

неотъемность Огневичего,

неразъемность Водяничего,

неувядаемость Девичьего. Я знал.

I ред. Я ведал: ненарекаемость Бозничего…, 1907

<…> Водязь морок отведет.

Небязь зарево зовет,

Водязь морок отметет.

Небязь ворожич – отрок Прауны…, 1907

На таком фоне параллельные конструкции в комментируемом стихотворении выглядят вполне естественно, являя собой обычный прием поэтической техники молодого Хлебникова. Можно сказать, что в «Огнивом-сечивом…» мы наблюдаем тот первоначальный звуко-грамматический синкретизм, из которого в дальнейшем разовьется стремление к подобно звучащим, но разнозначащим и имеющим разное грамматическое строение лексемам, стихам и последовательностям стихов. Итак, в нашем тексте стих выдвигает к концам строк глаголы, которые стоят в форме первого лица прошедшего времени совершенного вида. Это перфективная форма, форма подведения итогов сделанному. Поэт описывает все, что он совершил, подобно демиургу, описывает как нечто весомое и значительное. Естественно ожидать появления одного или ряда глаголов в перфективе в таких жанрах, как эпитафия или автобиография (ср. Exegi monumentum …). И действительно, те же формулы встречаются в автобиографическом «Свояси» (1919): «В „Детях Выдры“ я взял струны Азии <…> и <…> заставил Сына Выдры с копьем броситься на солнце <…> я задумал построить общеазийское сознание в песнях. В „Ка“ я дал созвучие „Египетским Ночам“ <…> перешел к числовому письму» [Хлебников 1930, II, 7, 11]. В более ранней заметке поэт воображает собственную эпитафию: «Пусть на могильной плите прочтут: <…> Он нашел истинную классификацию наук, он связал время с пространством, он создал геометрию чисел. Он нашел славяний, он основал институт изучения дородовой жизни ребенка» [Хлебников 1940, 318—319]. Совершенный вид и прошедшее время используются и когда Хлебников в стихах оценивает свой путь (NB! те же огненные подвиги, что и в «Огнивом-сечивом…»):

Я вышел юношей, один

В глухую ночь <…>

Я волосы зажег ,

Бросался лоскутами колец

И зажигал кругом себя.

Зажег поля, деревья,

И стало веселей.

Я вышел юношей, один… < нач. 1922 >

3 В случае с Хлебниковым адекватно прочесть тот или иной текст часто помогает ближайший контекст его творчества. Не становится исключением и разбираемый опус. В том же, 1907 г. поэт пишет стихотворение, которое можно рассматривать в качестве вариации на тему «Огнивом-сечивом…».