На морских дорогах

Теперь мы обладали двойной гарантией от обрыва: во-первых, пеньковый линь не боится колышек, а во-вторых, импровизированный динамометр должен был более или менее своевременно сигнализировать о моменте касания грунта. Я с нетерпением ждал, когда льды успокоятся и мы сможем испробовать на практике наши новшества.

Наконец сжатия льда прекратились, и мы начали свою работу.

Боцман несколько недоверчиво относился к новшеству, предложенному Шарыповым, с опаской глядел на старенький безмен. И хотя он с каждым разом увеличивал свои показания, Буторин все неохотнее отпускал тормоз лебедки.

Блок-счетчик регистрировал 4260 метров… 4310… 4360…

Стрелка динамометра уходила дальше и дальше.

Наконец боцман не выдержал:

— Константин Сергеевич, не верьте этой штуке! Подведет проклятый безмен! Останемся без троса…

Я волновался не меньше Буторина. Риск был большой, но опыт надо было довести до конца.

— Еще пятьдесят!

Боцман бросил на меня укоризненный взгляд и, безнадежно махнув рукой, отпустил рычаг. С отчаянным грохотом лебедка сбросила в воду новые 50 метров троса. Стрелка безмена снова увеличила показание.

4410 метров! И все еще нет дна? Что, если и в самом деле этому старому безмену нельзя доверять? Ведь в прошлый раз трос лег на дно на глубине 4400 метров.

— Еще пятьдесят!

Цифры на блок-счетчике мелькали все быстрее: 4420… 4430… 4440… 4450…

Боцман затормозил. В тот момент, когда счетчик показал, что под водой уже 4460 метров троса, стрелка динамометра прыгнула к рекордной цифре — 310 фунтов. Никаких признаков прикосновения к грунту!

— Давайте еще пятьдесят!

Боцман взмолился:

— Нельзя больше, Константин Сергеевич! Оборвет, верное слово, оборвет. Без троса останемся…

И все же опыт следовало закончить, и я повторил:

— Еще пятьдесят!

Буторин отпустил тормоз. Трос пошел еще глубже. Барабан глухо ревел, вся лебедка ходила ходуном. Боцман приговаривал:

— Вот оборвется… Вот оборвется… 4510 метров!

Я посмотрел на диск безмена. И — какая радость! — стрелка, его неожиданно качнулась в противоположную сторону и остановилась на цифре 270.

— Груз на грунте! — крикнул я Буторину. — Приготовиться к выбиранию лотлиня!

Я с большим волнением ждал, пока закончатся все приготовления к выбиранию троса. Ведь показание динамометра могло уменьшиться и по другой причине: что, если конец троса с трубкой Экмана и новеньким линем, не выдержав тяжести, оборвался?

В 4 часа дня мы наконец начали выбирать лотлинь. И сразу же, как только счетчики отсчитали 20 метров, стрелка безмена резко подпрыгнула — ее показание в один миг увеличилось на 30 фунтов. Я с облегчением вздохнул: теперь уже было ясно, что там, под водой, все в порядке. Такой скачок — верное свидетельство отрыва от грунта.

Для памяти я записал в тетрадке:

«16 часов 05 минут. Длина вытравленного троса — 4490 метров. Показание безмена — 270 английских фунтов. Угол отклонения троса от вертикали — 2°».

Почти два часа вытягивали мы трос из воды. До последнего метра проволочный трос прошел гладко. Затем мы выбрали вручную пеньковый линь, и, наконец, из майны вынырнула трубка. Храпцы были закрыты, как полагается, а сама трубка перепачкана коричневым илом — она на 10 сантиметров вонзилась в мягкое дно океана.

С величайшими предосторожностями извлекли мы из трубки эту первую пробу, взятую нами с соблюдением всех правил. А через полчаса я внес в дневник глубоководных измерений первую запись:

«17 марта 1939 года. Широта 86°25′,1, долгота 106°20′. Глубина 4485 метров. Грунт — коричневый ил».

Еще не раз нам предстояло пережить горькое разочарование, еще не одну тысячу метров троса предстояло нам пожертвовать океану. Но с этого дня, с 17 марта 1939 года, мы уже действовали по строго определенным, проверенным на опыте правилам.

И если до этого каждая попытка измерения глубины была целым событием, то уже через два-три месяца глубоководные промеры стали привычным и будничным делом.

Глава девятая «СЕДОВ» ГОТОВИТСЯ К НАВИГАЦИИ

Понятие весны в высоких широтах Арктики сугубо условно. Мы не видели, как с полей сходит снег, а из-под сугробов показывается черная земля и покрывается робкой нежно-зеленой порослью, не слышали журчания вешних вод и пения первых жаворонков, не ощущали запаха клейких почек березы и клена.

В лучшем случае нам удавалось полюбоваться тощей сосулькой, свесившейся с палубы на солнечной стороне, или осевшим снегом вокруг кучи шлака на льду. В марте, апреле, мае за 86-й параллелью теплым деньком считается такой, когда ртуть в термометре не опускается ниже минус 20 градусов.

Но даже арктическая весна имеет свои преимущества. Только после долгой полярной ночи можно полностью прочувствовать все достоинства солнечного освещения, которое так привычно для жителей средних широт, избалованных ежедневными восходами и закатами. Радуешься и двадцатиградусному морозу, если до этого упорно держались сорокаградусные. Весной обычно успокаиваются льды и можно спать, не опасаясь, что среди ночи раздастся сигнал к авралу.