На морских дорогах

Ледокольное обслуживание QP-15 Папанин возложил на меня. На мне лежала обязанность выколоть изо льда основательно примерзшие у причалов транспорты и вывести их к морю. Двина уже замерзла, и приходилось думать, как выходить из положения. Ледоколов-то ведь в моем распоряжении не было, кроме все той же «восьмерки». Договорился с Василием Александровичем Мироновым, капитаном архангельского торгового порта, разделить работу пополам. Я «выковыриваю» транспорты изо льда у причалов и вывожу их на русло, он — на рейд. Миронов был энергичным и бесстрашным в своем деле человеком.

Помню, иногда он забирался на пароходы, не требуя трапов, по тонкой длинной доске, переброшенной с мостика ледокола на борт судна. Английские моряки часто аплодировали Василию Александровичу.

Октябрьские праздники застали нас в трудах. Вести с фронтов все так же мало утешительны. 7 ноября я невесело провел на одном из судов. Хорошо помню чувство одиночества, охватившее меня в корабельной каюте, когда кончился праздничный ужин. Я вспомнил родителей, жену, дочь. Как они живут в далеком Омске? Здоровы ли? Как прошел у них праздник?! Встал перед глазами день 7 ноября, проведенный здесь, в Архангельске, девять лет назад, в 1933 году.

Я окончил мореходку во Владивостоке, плавал на дальневосточных морях, но хотел посмотреть Европу. С приятелем Толей Дренавским мы приехали в Ленинград. В отделе кадров пароходства оказалась большая очередь моряков, желающих попасть на пароход. Мы решили попытать счастья в Архангельске.

В город приехали вечером, в самом конце октября, и тут же отправились в Дом моряка на улицу Карла Маркса. Прошла неделя, наступили праздники. Жили мы в большой комнате на двенадцать коек. Комната была населена плотно. Но 6 ноября мы остались вдвоем с Толей, остальные разбрелись по знакомым и друзьям. В шесть вечера к нам вошел директор Дома моряков, крепкий, благодушный человек.

— Ребята, — сказал он добрым голосом, — хотите попасть на праздничный ужин в клуб водников?

— Хотим, — обрадовался Толя.

— Ну и прекрасно. Однако вам придется немного потрудиться. Надо доставить в клуб на Поморскую корзинку с посудой. Я позвоню директору, он мой друг, вас с благодарностью примут, и вы проведете праздник с лучшими нашими людьми.

— Согласны, — ответил за себя и за меня Толя.

— Одевайтесь, а я приготовлю корзинку.

Когда мы вышли на крыльцо, там уже стояла огромная плетеная бельевая корзина, доверху загруженная посудой. Толя приподнял ее за одну ручку и выругался: ноша оказалась очень тяжелой.

— Ну что ж, пошли.

Мы ухватили корзину с двух сторон и двинулись. Тяжесть оттягивала нам руки, и приходилось останавливаться каждые двадцать шагов. Нас вдохновлял ужин, танцы, концерт.

В трамвай нас с этой корзинищей не пустили, и от улицы Карла Маркса до Поморской мы тащились не меньше часа. Клуб был ярко освещен и полон народа. При входе стояли дежурные с красными повязками на рукавах.

Они велели нам оставить корзину у двери. Мы с важным видом потребовали директора клуба. Он появился и был весьма обрадован.

— Возьмите у них корзину, — сказал он дежурным, — отнесите буфетчикам.

— А как же мы? — опешил Толя. — Нам директор Дома моряков сказал, что вы пригласите нас на вечер.

— Я не знаю, что вам сказал ваш директор. У меня нет ни одного свободного места… За посуду большое спасибо.

— Ешьте сами свое спасибо, — Толя расстроился.

Мы вышли на темную улицу и ринулись в Дом моряка с надеждой увидеть его директора и восстановить справедливость. Однако дом был пуст. Только дежурный сидел за столиком у двери и читал книгу. И мы легли с Толей спать несолоно хлебавши…

Но что значат давние огорчения по сравнению с военными событиями этого года… Возникли совсем другие картины. Мне представилось, что в замерзшую Двину вошел с моря новый ледокол и с необычной легкостью пробивал русло и выкалывал замерзшие суда…

Даже в самое трудное время войны у меня никогда не возникало сомнений в победе над фашистами. Вера в свой народ, в партию была безгранична. Все мысли были о том, как скорее и лучше выполнить порученное мне дело.

И сны у меня в ту осень были однобокие: льды и ледоколы.

Утром 8 ноября 1942 года меня снова со всех сторон обступили ледокольные заботы. Еще в октябре из Арктики прибыл ледокольный пароход «Монткальм». Это было странное судно. Недаром про него говорили: «Курица не птица, „Монткальм“ не ледокол».

Он пришел из Канады минувшим летом и был передан Советскому государству. Судно было старое. Надводная часть корпуса проржавела и иной раз при очистке пробивалась насквозь. Водотрубные котлы плохо держали пар, для них требовались угли высоких марок, а наш воркутинский не мог обеспечить нужное давление. Вот «Монткальм» и работал вполсилы, едва ворочаясь во льду.

Когда стало ясно, что канадец отпадает, все надежды я возложил на «Седова» — он заканчивал починку на судоремонтном заводе «Красная кузница».