На морских дорогах

На белой клочковатой стене тумана, словно на матовом стекле, возникло темное расплывчатое пятно. Оно принимало все более отчетливую форму и превратилось в большой пароход. Суда остановились.

Спустили шлюпку, и наш врач отправился к пострадавшему. Хорошо, что море стояло спокойное, будто придавленное туманом. Шлюпка вернулась с кочегаром Бургаловым, белобрысым мальчишкой. Ему недавно исполнилось восемнадцать лет. По неосторожности он сунул голову в трубу, по которой ходила чугунная бадья со шлаком. Бадья проломила ему череп. Состояние было очень тяжелым, требовалась срочная операция.

Больного уложили в лазарет, и наш теплоход развил такой ход, каким, наверное, никогда не ходил. Каждый час мы отмеривали по тринадцать с половиной миль – по тем временам это совсем не малая скорость. Всем хотелось помочь парню.

Я зашел в лазарет. Запомнилось бледное лицо с кровавыми повязками. Глаза были закрыты. В беспамятстве Бургалов повторял одно слово: «Мама…»

Весь путь до рыбокомбината «Микояновск», на западном берегу Камчатки, наш врач не отходил от мальчишки и поддерживал в нем едва теплившуюся жизнь. Мы шли почти двое суток. У лазарета толпились свободные от вахт моряки. «Только бы дотерпел, бедняга, до операции», – думал каждый.

Пришлось основательно рассекретиться: дали телеграмму в рыбокомбинат, уполномоченному Морфлота на Камчатке и копию секретарю Камчатского окружного комитета партии с просьбой оказать больному немедленную помощь.

Последнюю ночь я простоял на мостике.

В восемь утра в густом тумане, непрерывно измеряя глубину, подошли к невидимой земле Камчатке. На берег Илью Бургалова отвезли на судовой моторке, его сопровождали судовой врач и помощник капитана по политчасти. В больнице все было готово, Бургалова сразу положили на операционный стол.

Несколько часов мы простояли в ожидании моторки. После напряженной непрерывной работы двигателя тишина угнетала. Тяжелые капли влаги гулко шлепались на мостик и на палубу.

Вот и моторка на борту. Услышав про операцию, моряки с облегчением вздохнули. Появилась надежда на благоприятный исход. На душе у всех стало спокойнее.

В тот день мы благополучно прошли Первый Курильский пролив и вышли в Тихий океан.

От мыса Африка на восточном берегу Камчатки повернули на восток. Справа, вдалеке, оставались невидимыми в тумане Командорские острова. На ощупь прошли пролив Унимак между Алеутскими островами. Теперь к северу от нас простирался огромный Аляскинский залив. Мы идем почти тем же курсом, каким двести лет назад шли к неведомым берегам первооткрыватели северозападных берегов Америки – русские мореходы Алексей Чириков и Витус Беринг… На вторые сутки мы миновали знаменитый остров Кадьяк, бывший в течение двадцати лет центром русской Америки. Он находился в трехстах милях к северу от нашего курса. Много погибло русских мореходов в бурных водах Аляскинского залива и у скалистых берегов. Многие десятки мысов, островов и проливов названы русскими именами.

Через двадцать суток после выхода из Владивостока мы подходили к берегам Америки, а туман и не думал уступать. Плотной стеной закрывал он от глаз все, что было дальше форштевня.

По счислению, мы были совсем близко от плавмаяка «Колумбия». «Ту-ту-ту-ту» —ревел в наушниках его радиосигнал, заглушая призывы остальных радиомаяков. «Ту-ту-ту-ту» – «Берегись, я близко, я близко».

В этом рейсе нас упорно преследовал туман. Ни одного ясного дня после пролива Лаперуза.

2 июля 1944 года в час дня мы подошли к плавмаяку «Колумбия», и с этого времени я не сходил с мостика. Сначала проходили бар, потом шли по реке в темное время. В третьем часу ночи мы пришвартовались к причалу нефтяной базы для приемки топлива. В общем, устал я изрядно.

Как только спустили сходни, на теплоход прибыли таможенники во главе с чиновником портлендской таможни – краснолицым, со шрамом на щеке и выпученными голубыми глазами. Начался досмотр. Через полчаса в каюту вошел Петр Николаевич Василевский.

– Константин Сергеевич, таможенники требуют осмотра всех жилых помещений.

В практике наших отношений с портовым начальством подобных осложнений раньше не возникало. На советских судах контрабанду не возили, и портлендская таможня, убедившись в этом, как правило, доверяла заявлению капитана, который представлял список имеющихся на судне товаров, интересующих таможню. Однако, по существующим в США правилам, власти могли потребовать осмотра любого помещения.

– Пусть смотрят, – решил я.

Через несколько минут старпом снова постучался в мою каюту.

– Они собираются вскрывать ящики в каюте стармеха, – волнуясь, произнес Петр Николаевич. – Стармех в машине. Таможенник хотел открыть ящик стола без хозяина. Я запретил и послал матроса за Виктором Ивановичем. Но офицер не хочет ждать и приказывает взломать ящик.

Я спустился в каюту стармеха Копанева. Подобного безобразия на советском судне нельзя было допустить. Хозяином здесь был капитан.