На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

– Затаскался, обнищал, отощал! Из крепкого человека и молодца что сталось! Вот, Митрий, пример! Притчу на это сложить можно. Вот оно что, младенца-то убить. Кровь-то неповинная вопиет к Господу на злодея! Ну, да Бог с ним! Сказано, простить, ну и прости ему, Господь, а мы не судья. Позови ты молодцов! Снесите его к Павле в горницу, очнется – накормить.

– Бог с тобой, батюшка! Что ты?! – в ужасе воскликнула Павла.

– Что же? Пожалей его… Гляди…

– Нет, нет, Господь с ним! – заговорила Павла. – Не могу я, родитель… Простить готова… Господь ему судья! Я уж говорила, что виновата больше его. Но теперь с ним одна быть не могу… Видеть мне его при вас – и то тяжело… даже боязно…

Позванные люди с трудом подняли Барабина без чувств и снесли в дальнюю комнату, около той, где жили старшие братья. Павла, почти задыхаясь, выбежала в сад и, быстро двигаясь по дорожке, бессознательно, как безумная шептала что-то, поминая мужа, поминая своего малютку, поминая Матвея…

В доме остались вдвоем Артамонов и Митя. Старик хотел уже идти к себе и двинулся медленной походкой, грустно опустив голову на грудь, когда мальчуган остановил отца.

– Тятя, слышь-ка, что мне на ум взбрело.

– Ну, чего еще?

– А коли Тит чумной!

– А! – быстро обернулся старик как ужаленный.

– Коли чумной Тит да нас теперь всех заразит?

– Тьфу! – яростно плюнул Артамонов. – Совсем дурак стал. И не миндаль, а хуже всякого миндаля!

– Как знаешь! – повел плечами Митя.

– Человека сразило! – живо и грозно заговорил Артамонов. – Суд Господень над этим человеком. Сатана в нем сидел, изломал его всего и вышел. И в Священном писании писано, как таковое с одержимыми людьми бывало. А этот с своей чумой носится. У него душа изболелась о своих грехах, из тела просится! У него теперь одни мысли о молитве, о прошении, покаянии да о Господе! А этот знай свое заладил… Тьфу! Сам ты чумной! У тебя чума язык чешет!

– А зеленый-то он… Да без памяти тут свалился… Тоже с молитвы да с покаяния?..

Но Артамонов не ответил и, махнув рукой, гневной походкой ушел в свою горницу.

Митя остался один среди пустой комнаты и долго стоял задумчиво, не двигаясь, и наконец прошептал:

– Да, если этакое подумать, то ум за разум зайдет! Он, может, и сам не знает, что чума в нем! Братьев держали подальше да спроваживали, а с этим обнимаемся да целуемся. А он будто мертвец своим видом. Подумать страшно, если Господь допустит, чтобы и тятя, и Павла, и я от злодея заразились! Помилуй Бог!

И Митя боязливо перекрестился.

XXVII

Матвей был снова беспечно весел и счастлив. Ему достаточно было иметь лишнюю горсть червонцев в руках, чтобы ясным оком глядеть на весь мир Божий.

Вдобавок у него было теперь три веселые заботы, три важных дела на руках, которые он вел с успехом. Главное дело было придумать способ видеться с Павлой, запертой в доме отца, и, так или иначе, проникнуть через карантин, устроенный Артамоновым. На счастье Матвея, после первых же его попыток оказалось, что это гораздо проще и легче, нежели он думал. И замысел его на днях должен был увенчаться полным успехом. Второе, сильно его занимавшее, – были княжна Колховская и Ивашка. Надо было, во что бы то ни стало, изгнать парня из дома Колховских. Почему Матвея озабочивало так сильно приключившееся с княжной, он сам не мог вполне отдать себе отчета. Иногда он уверял себя, что ему нет никакого дела до судьбы княжны, – влюбись она и выйди замуж за какого ни на есть московского дворянина или хоть за простого мужика. Но вместе с тем у Матвея смутно являлась мысль, что когда-нибудь, хоть через год или два, отстраняя теперь от княжны всякого рода женихов, он может сам жениться на ней, конечно, ради ее состояния. Княжна была ему теперь по-прежнему противна, но зато он был серьезно занят судьбой огромного состояния. Червонцы Колховских, которые он уже как-то привык тратить горстями, казалось, каждый день напоминали ему и говорили:

«Не упусти княжну Анюту!..»

Наконец, третье дело, о котором по доброте души хлопотал теперь Матвей, было – добыть снова, каким бы то ни было образом, Аксинью от своего отца.

Василий Андреев вернулся из своей поездки вольным человеком и с деньгами, так как его барин Раевский взял с него только для проформы всего пятьдесят рублей. Андреев по приезде в Москву поселился у Матвея, но тотчас же записался в мещане. Затем он нашел себе двух подьячих и начал хлопотать о том, чтобы по закону ему была возвращена, приведена хотя бы насильно, его законная и вольная теперь жена.