“На Москву”

— В то время, когда уже прекращались гонения на христиан, многие пошли на уступки и внешне отреклись от христианства. Когда торжество церкви было обеспечено, они покаялись и просили принять их вновь. Но сильные духом и перенесшие все испытания горделиво отвергли их мольбу. Спор был перенесен на собор, который стал на сторону раскаявшихся, после чего гордецы образовали свою общину и положили начало ереси Донатствующих. Опасно, как бы это не произошло с вами: надо смирить свою гордость.

Буду всегда вспоминать его слова, если гордыня моя помутит мою совесть. Когда сегодня я беседовал с поручиком Р., он поднял один из тех вопросов, который мучительно переживался мною лет двадцать тому назад.

— Вы не протестант, — сказал он. — Вам нужно перейти — и не в православие, но в католичество. Вы католик по духу; у вас в прошлом есть корни в католичестве. В среде образованнейших патеров, дисциплинировавших свой ум и свою волю, было бы вам надлежащее место.

Возможно, что он прав.

Сегодня же встретился я одновременно с поручиком Р. и Н. Н. По-прежнему хулит все, что соприкасается с Добрармией — этой “шайкой грабителей”. Те одинокие, которые остаются в этой шайке чистыми, — это юродивые. Поручик Р. весь загорелся. В эту минуту что-то от протопопа Аввакума, от всех тех, которые сжигали себя в срубах, блеснуло в его глазах.

— Вы напрасно так говорите о юродивых. Церковь их благословляет. Это верно. Юродство иногда является отдушниками, без которых человечество задохнулось бы.

Последние дни у нас в теплушке — пьянство до потери человеческого облика. Когда-нибудь лик звериный будет побежден сиянием духа.

27 февраля. Екатеринодар. Наша трагедия развивается неуклонно — последовательно. Сегодня было весь день нервное настроение. Все думали, как уехать — а сами продолжали стоять на 15-м пути, в безнадежном тупике. А когда стало заходить солнце, то обнаружились и первые признаки нашего конца. Было приказано сократить наш состав. Стали выбрасывать вагоны. Пока выбрасывались обыкновенные красные вагоны, казалось это почти обычным; но когда выбросили два наших вагона, выкрашенных в фиолетово-серый цвет, с трехцветным угольником и надписью: “На Москву”, отозвалось это где-то глубоко в душе, как начало конца… Goetterdaemmerung.

Часов в одиннадцать ночи пришло второе распоряжение: мы бросаем в Екатеринодаре целый ряд теплушек, уплотняясь частью по другим теплушкам, частью по боевым площадкам. Возможно, что скоро мы будем принуждены бросить всю базу, все свои вещи и на боевых площадках отправиться в Новороссийск. На станции Крымская становится боевой наряд в 36 человек: нам надо прорваться сквозь царство “зеленых”.

Видно, как разрушается наш поезд. Когда-то чистая наша теплушка, где ярко горел электрический свет, превратилась в грязный вагон; а теперь мы можем лишиться и этого последнего пристанища. Казаки уходят от нас. Приближается час, когда останутся одни обреченные.

28 февраля. Екатеринодар. Сегодня утром меня разбудил знакомый голос. Это был солдат с бронепоезда “Орел”, паровоз которого тащит теперь нас дальше, — студент К. Он очень дельный молодой человек; много работал в Харьковском обществе грамотности. Я с ним встречался по партийной работе, когда был еще народным социалистом, а потом в редакции “Новой России”. Он передал мне номер “Свободной Речи”, который А.В. Маклецов просил отдать мне при свидании. Там написана его статья под заглавием “Рыцари духа”, в которой говорится о тех праведниках, которые в момент, когда, по общему признанию, армия погибает, пошли на ее защиту с оружием в руках. И рассказывает дальше, как один профессор-математик, кабинетный ученый, который часы своего досуга уделял журналистике и общественности, заявил однажды своим друзьям, что поступает на бронепоезд. А теперь 12 суток находится он под Ростовом — и пишет, что ни минуты не раскаивается в том, что поступил в армию. “Может быть, только кровь этих праведников доведет Россию до национального возрождения” , — говорится в статье. Мне было радостно прочесть ее. И сейчас же я подумал, что это гордыня, и пошел исповедоваться к поручику Р. Он не осудил меня.

Мне безумно хочется в Новороссийск, хотя бы на один день, чтобы видеть всех тех, с которыми у меня так много общего в прошлом. Но я попадаю в боевой наряд тридцати шести, который остается в Крымской, кажется, для борьбы с “зелеными”. База уедет в Новороссийск без меня. Я попросил поручика Р. посетить профессора А.В. Маклецова и поговорить с ним о всем, что так близко мне. Должно быть, не суждено мне повидаться с моими друзьями.

Будущее темно и неясно. Мы разлагаемся с каждой минутой. Ясно — поезд, как таковой, погибает. Пусть же Господь сохранит дух жив, чтобы со страхом и трепетом, но без отчаяния и ужаса приступить к началу новой литургии.