На набережной Ялты

Ирены нигде не было видно; не знаю сам, как это получилось, но только Мэри принялась тихонько напевать финскую летку-енку, которую мы слышали вечером в цирке; она прямо вцепилась в меня, подхватила под руку и положила мне на плечо свою голову, выкрашенную под цвет красного дерева, — цвет, к которому я не питаю особого пристрастия. На что она была мне, когда мы земляки, оба из Франкфурта, только она из сити, а я из пригорода. Известно, что никогда не получается ничего хорошего, если люди из одного города крутят любовь. Вы и сами это знаете. Но в этой Мэри было что-то такое: ей обязательно надо было к кому-нибудь прибиться; и она стала танцевать под свое собственное мурлыканье. Мне ничего не оставалось другого, и я стал подпевать ей и приплясывать — не портить же игру. А чтобы было позабавнее и чтоб освободиться от ее руки, я начал танцевать, подражая слонам, которые танцевали в цирке под эту летку-енку; я сгибал колени, топал по бетонным плитам пристани, сделал вид, будто поднимаю хобот, и тут я нечаянно затрубил.

И в эту самую минуту нас обогнали Ирена и этот свинячий, белесый Саша. От веснушчатой Светы они избавились. Ну, нам известно, как это делается; потом я увидел, что Свету подхватил тот страховой тип. Ирена и этот Саша были целиком поглощены друг другом. Он говорил, а она слушала, приоткрыв рот, словно школьница на уроке биологии, когда объясняют про половые отношения. Она прямо-таки ела глазами этого верзилу. Не знаю, видели они мой слоновый танец или нет, так или иначе они прошли мимо, словно мы были простыми мужиками или мусорщиками на пристани. Я пел и трубил, но они не обернулись, и тут мне стало плохо, по-настоящему плохо, как при морской болезни.

«Жизнь порой — просто куча дерьма!» — сказал я Мэри, но, по-моему, она ничего не услышала, потому что все распевала свою летку-енку. Я чуть не швырнул ее в море.

Конец? Может быть, говорить так слишком жестоко, но вы правы — это был конец.

Мы возвращались домой порознь. Я уехал на несколько дней раньше. Мне нечего было делать в России, куда я вообще не хотел ехать. Она больше не вернулась в нашу квартиру. Сейчас она снимает меблированную комнату. Можно было возбудить иск о восстановлении в супружеских правах, но я не изверг. Я написал ей: «Что все это значит? Я требую объяснения!» — и все в таком роде. Она ответила пустыми отговорками. Я, мол, некультурный человек, и тому подобная болтовня. Пустословие так называемых передовых, помешанных на культуре, сказал Хейнцельман, а уж он-то читает все на свете.

Хитрости в ней не было. Письмо на ее имя пришло в нашу квартиру. Вы совершенно правы: из России, и конечно, от этого Саши.

Само собой разумеется, прочесть письма я не смог. У русских до сих пор еще нет латинского алфавита. Я отправил письмо в бюро переводов: сплошной вздор, не буду пересказывать, чтобы не засорять вам голову, но, во всяком случае, про культуру там тоже было, и я понял, откуда у Ирены такое пристрастие к этой чепухе. «Обнимаю тебя», — писал этот верзила Саша. Ну как ничего не подумать при этом? «Я обнимаю тебя и шлю привет твоему мужу». Ловко придумано, а?

Вы говорите, я нарушил тайну переписки? Спокойно, спокойно! Я посоветовался с Хейнцельманом. Он утешил меня: во-первых, наше правительство само, вы меня понимаете, ну, об этом не говорят вслух. А кроме того, сказал Хейнцельман, ведь это письмо из России.

Я пытался разыскать Ирену, но не нашел ни в меблированных комнатах, ни в ее ресторане. Ушла, ответили мне в ресторане. Но мне-то теперь какой прок в этом.

Как-то раз я увидел ее во время демонстрации. Не могу вам сказать, против чего демонстрировали эти личности. Никто не станет отрицать, что у нас существуют отдельные явления, против которых можно было бы и возразить, но всякий обладающий здравым смыслом понимает, что это ни к чему не приведет.

Конечно, здесь у меня была возможность потребовать от Ирены ответа, но как извлечь ее из рядов демонстрантов, не скомпрометировав себя? Человек моего круга и демонстрантка? Наша клиентура очень чувствительна, сами понимаете.

Что вы говорите? Неужели об этом я еще не рассказал? Как-то в сити я встретил страхового типа, с которым познакомился в Ялте. Я подумал, что, может быть, ему пишет веснушчатая Света и таким путем я что-нибудь узнаю насчет того русского парня и Ирены. Он ничего не знал.

«Писать, — проворчал он. — Да это же был эпизод, даже эпизодик, если вам угодно». Но он предложил мне перейти на работу в его страховое общество.

«О чем ты раздумываешь, — сказал Хейнцельман, — радуйся, что у тебя есть связи, без связей сейчас не пробьешься».