На нарах с Дядей Сэмом

Роман Занавески был братом эстонской поп-дивы 80-х и жил в Штатах уже лет пятнадцать. Сорокалетний арестант сидел за торговлю прибалтийскими женщинами у себя в Бостоне. О его деле я читал еще на свободе, шаря в Интернете страницы с ключевыми словами «современная работорговля».

Вот уже три с половиной года, как меня самого активно волновала эта тема.

– Слушай, русский, – по-тюремному обратился ко мне доброжелательный старичок-лесовичок, подхватывая один из моих мешков. – Я тебя, конечно, не учу, но не забывай, что мы находимся в тюрьме. Вокруг тебя сплошные гребаные преступники и еще черт знает кто. Зачем оставил свои вещи без присмотра? Ты бы видел, сколько черных и испанцев я отогнал от твоего рюкзака. Теперь ты мне должен!

Я готов был расцеловать своего нового добродетеля.

«Все-таки мир не без добрых людей», – тихо радовался я, двигаясь по тюремным коридорам за добрым дедушкой.

Как и на улице, на меня вовсю пялились многочисленные карие глаза из открытых дверей камер.

Я толкнул вперед незапертую задрипанную дверь в свое новое жилище с металлическим номерком «315». «Звонить 12 раз», – мрачно пошутил я над собой и вынужденным коммунальным житьем-бытьем.

Вместе со мной нас стала ровно дюжина.

Глава 14 Тюремный интернационал

«Дети разных народов, мы мечтою о мире живем!»[121] Это о моих новых друзьях-товарищах и обо мне.

Хотя, конечно, они и я мечтали не о мире во всем мире, а о собственной свободе. Еще – о вкусной еде, многочасовом сексе и сказочном богатстве. Совсем немного – о неминуемом возмездии врагам и новых планах на жизнь: легальных и не очень.

Моя 315 камера являла собой настоящий капиталистический интернационал – двенадцать разношерстных братьев-архаровцев.

Лук Франсуа Дюверне – бывший гаитянин, Марио Санчес из Мексики, Роберто Лопес и Кочетон из Колумбии, Чанчи из Доминиканской Республики, Сэл и Джонни – итальянцы из Нью-Джерси, Флако – коренной филадельфиец, Джуниор – чернокожий из Южного Бронкса, Блайнд – вашингтонская штучка, Уай Би – мой сосед по Бруклину и, наконец я, Лева Трахтенберг, – обладатель паспортов Соединенных Штатов и Российской Федерации.

Как семья является ячейкой общества, так и камера – ячейкой тюрьмы.

«Типические герои» в «типических ситуациях» американского «преступления и наказания».

Четверо испанцев из Латинской Америки, пять чернокожих и трое бледнолицых. С последними в нашей комнате был явный перебор, ибо по статистике Форта-Фикс в стандартной камере полагалось иметь только одного или половину белого зэка.

Семьдесят процентов моих соседей сидело за продажу наркотиков, один кадр – за финансовые махинации, пожилой итальянец торговал оружием, его юный компатриот – за содержание подпольного казино и, наконец, я – за «обман правительства США и преступный сговор с целью вымогательства».

С нашими сроками все тоже было в полном порядке и вполне «типически».

Четверых сокамерников приговорили к 15 годам и выше, троим влепили по десяточке, двое сели лет на 7–8, один – всего на два года. Мы с соседом получили по пятерке.

Я находился в районе между самым маленьким из больших сроков и самым большим из маленьких.

По официальной статистике Форта-Фикс средний зэк «мотал срок» семь лет. По-американски – мало, по-российски – много, а по-моему – бесполезно, ибо длинный срок только ожесточал человека.

По большому счету – горбатого исправляла только могила.

Среди зэков моей тюрьмы на путь праведный собиралось становиться процентов двадцать пять. Остальные планировали продолжать в том же духе и с новыми силами.

Каждому – свое…

…Войдя в новую камеру, я увидел одиннадцать пар глаз, направленных в мою сторону.

Все brothers[122] были в сборе и с любопытством разглядывали новичка.

Я с достоинством поздоровался с новым коллективом и протянул широкоплечему испанцу Марио пропуск на его койку. Как выяснилось – на одну из лучших в камере.

У окна.

Как и в карантине, на ПМЖ койки не «завоевывались», а назначались начальством.

Длинноволосый субъект громко выругался: «Коньо!»[123] – и бросил на пол книгу. Как выяснилось позже, мексиканец сидел в третий раз и был зол на «весь крещеный мир».

С Марио я разыграл сценку искреннего мужского раскаяния: вел себя искренне, просто и брутально.

Начал с обращений и фраз, никогда не употребляемых мной в обычной жизни: «Извини, старичок», или «Ты же знаешь, дружище, что это не моя вина», или «Спасибо, братан!»

В соответствии с подаваемыми репликами разводил руками и понимающе кивал.

Я всегда считал, что КПСС была права, придумав теорию «мирного сосуществования», ибо иметь плохого друга, безусловно, мудрее, чем хорошего врага.

Через полчаса, устроившись на новом месте и закончив отработанное представление новым соседям, я подводил предварительные итоги.

«One man show»[124] главного героя прошло более чем успешно – многоуважаемая публика даже улыбалась мне в ответ. Это первый плюс.

Зорро съехал с элитной койки почти без проблем, и никаких эксцессов при этом не возникло – второй плюс.

Нижние нары у окна совсем неплохо – третий.