На небо сразу не попасть

Оба велосипедиста обрушили на меня перекрёстный огонь вопросов. Спрашивали меня, не боюсь ли откровенно разговаривать с селянами и спрашивать про партизан. Спрашивали, на каких языках разговариваю и что у меня в карманах. В конце спросили меня, есть ли у меня семья и как намереваюсь убедить партизан в том, что действительно хочу бить немцев, что меня не подослали.

Мы вошли между первых домов Неклани, и я обратил внимание, что люди кланяются обоим едущим рядом со мной велосипедистам. Потом мы уселись во рву недалеко от кладбища, и они велели мне ещё раз рассказать им всё с самого начала. Потом отвели в корчму и сказали официанту, чтобы дал мне поесть. Съел я очень много, что даже официант удивлялся, как можно столько съесть за один раз. Мои знакомые велели мне подождать, а сами куда-то вышли.

Я успел понять, что буфетчик следит за каждым моим движением. Несмотря на заполненность заведения, никто ко мне не подсел. Прошло много времени, и я начал беспокоиться: не был уверен, что велосипедисты вернутся за мной. Если бы я остался один, то снова пришлось бы бродить и искать ребят из леса.

Через несколько часов ожидания я спросил шинкаря, не знает ли он, когда вернутся господа, которые пришли вместе со мной. Шинкарь сказал, что он этих людей не знает, но раз уж они сказали, что придут, то, наверное, не бросят.

Велосипедисты пришли за мной, когда последний посетитель выходил из заведения. Сказали мне, что пока им не удалось ничего для меня сделать, но, быть может, ещё удастся. Отвели меня на ночлег к селянину, кажется, к солтису[90] этого села. Хозяева были ко мне очень гостеприимны, а их дочка подарила мне пару шерстяных носков. Весь следующий день я просидел на лавке перед домом. Мне дали щедрый обед, но никто не вступал со мной в разговоры.

На следующую ночь, когда я уже лежал на чердаке на сене, за мной пришли велосипедисты. Я попрощался со своими хозяевами, но по выражениям их лиц не мог понять, знают ли они, куда мы идём. Велосипедисты были сегодня одеты уже иначе, чем раньше. На них были непромокаемые немецкие плащи. Когда мы вышли за Неклань, один из них спросил меня, не потерял ли я охоты идти в партизаны. Потом попросили ещё раз рассказать о моём заключении, освобождении и бегстве из лагеря ОТ. Мы очень долго шли болотистой дорогой, пока не дошли до руин какого-то кирпичного завода или литейной печи.

Вошли между разрушенных стен, и тогда велосипедисты распахнули плащи. Под ними на узких кожаных ремешках стволом вниз висели пистолеты-пулемёты типа «Шмайссер». После нескольких ничего не значащих фраз старший по возрасту спросил, буду ли служить верно и буду ли бить немцев. Мне приказали принести присягу на верность Богу и Польше. Я повторял за ними слова присяги одеревеневшими губами и плакал. Через несколько минут мы вышли из руин. Через полчаса марша остановились, и один из них свистнул. Из рощи вышел человек, а когда он подошёл к нам ближе, то я увидел на его плече винтовку, а на фуражке — металлического польского орла. Таких орлов я видел последний раз в сентябре 1939 года,[91] во время войны.

Велосипедисты сказали мне, что этого товарища в форме зовут Чёрный и что он проведёт меня туда, куда надо. Сердечно попрощались с велосипедистами, и Чёрный пошёл вперёд, а я за ним. Чёрный ни о чём меня не спрашивал, и, видимо, он либо всё знал, либо его это не интересовало. Вскоре мы дошли до края леса. Тут Чёрный взял в руки винтовку и снял её с предохранителя. Прошли где-то 100 метров, и тогда нас остановил окрик: — «Стой, кто идёт?!» Чёрный ответил, и караульный пропустил нас.

Между деревьями, освещёнными отблесками костров, мелькали люди, одетые частично по-военному, а частично — по-граждански. На всех были ремни, а на них — магазины, штыки, гранаты. На нижних ветках висело оружие различного рода. На земле также стояло оружие, прислонённое к деревьям. Возле костров, на срезанных еловых ветках либо на шёлковых парашютах, лежали люди. Все они спали ногами к огню. Несколько голых до пояса, сидя возле огня, искали вшей в рубашках и кальсонах. Видно, здесь, как и в тюрьме, практиковался поиск вшей по команде.

В стороне стояли конные повозки, прикрытые тканью, и тачанка с тяжёлым пулемётом. Среди партизан я заметил двух девушек, также одетых в мундиры и с кожаными ремнями. У всех этих людей были орлы из жести, из оловянного сплава, а у многих из них на шее были платки из парашютного шёлка. Меня провели в палатку, в которой находился командир группы. Тот, который меня привёл, велел мне встать по стойке смирно, а сам доложил, что привёл того, который шатался по окрестностям и спрашивал о партизанах. Офицер спросил меня, откуда я пришёл в эти края, о дате и месте рождения и о причине, по которой я хочу пойти в партизаны. Я ему рассказал о тюрьме и о том, что хочу бить немцев.