На неведомых тропинках. По исчезающим следам

Я взялась за телефон и обзвонила всех, кого вспомнила, всех, чьи номера нашла в записной книжке мужа. Друзья встревожились и неловко попытались меня утешить. В автомастерской не поняли, чего я от них хочу. На заводе никто не ответил. Какой-то Михаил бросил трубку, едва услышав, о ком его расспрашивают. Как и неизвестная Елена, томно выдохнувшая «алло». Ни одной записи о Лехе или Алексее не было. Я помнила его, среднего роста, среднего телосложения, да и весь какой-то средний. С короткими пегими волосами, он несколько раз подвозил мужа домой. Мне больше вспоминались рассказы Кирилла о нем, чем он сам. Возможно, у сослуживца просто нет телефона.

Частные номера сменились общественными. Я звонила в вытрезвители, травмы и морги, очень боясь услышать положительный ответ. Но не услышала, все пострадавшие были опознаны.

Полночь, пятница сменилась субботой.

В какой-то момент я забралась с ногами на диван и заорала, пряча лицо в подушку. Потому что идеи кончились, и то, от чего я убегала весь вечер, предстало во всей красе, не позволяя в очередной раз отмахнуться.

Чего на самом деле не хватало в доме? Не вещей и бумажек с печатями. Кто не выбежал меня встречать в коридор? Наша семья насчитывала еще одного члена. Кошка Муська появлялась в коридоре первой, всегда забиралась в опустевшую сумку и шуршала там чеками, или с упоением запутывалась в авоське.

Я подняла голову от подушки, на антресолях темнело одно пустое место, между коробкой от телевизора и свернутым старым одеялом. Не хватало спортивной сумки на молнии, в ней мы перевозим кошку, если возникает такая необходимость, а возникает она нечасто. Слезы хлынули вновь.

Завести котенка Кирилла уговорила Алиса, и, покидая дом, она забрала с собой то, что больше всего любила – своего питомца. А это значит, что дочь уходила сама, без принуждения, и знала, что не вернется.

Заявление о пропаже людей у меня приняли лишь через три дня. Усталый милиционер в мятом кителе и с дурным запахом изо рта нехотя взял исписанный синей пастой лист и покачал головой.

– Ну, ушел мужик, чего сразу заяву-то катать? Нагуляется – вернется, сама потом сюда бегать будешь, да в ножки кланяться, чтоб дело отозвали.

Должно быть, в те дни я выглядела настолько плохо, что милиционер легко мог представить, как от меня уходит муж, а адреса не оставляет, чтобы не доставала. И его мало убеждали «забытые» деньги и документы.

– Хорошо, пусть так, но нет такого советского закона, чтобы ребенка у матери отнять! Я не тунеядка и не алкоголичка, ясно? Надо будет, побегаю и покланяюсь, вы только их найдите. – Возмущение сменилось тихой просьбой, и рука, держащая лист, задрожала.

Мужчина крякнул, сдвинул на давно немытых волосах фуражку и, взяв листок, буркнул:

– Ждите.

И я ждала. Отвечала на звонки друзей и знакомых, говоря одно и то же, задавая одни и те же вопросы и выслушивая одинаковые охи и ахи. Эти дни казались мне адом, но на самом деле не были даже его преддверием.

Земля разверзлась через неделю. Меня вызвали повесткой не в районное отделение милиции, а в Серый дом. Так у нас в городе называли главное следственное управление области. Тридцать лет спустя монументальное здание с колоннами перекрасят в желтый цвет, вызвав смешки и нездоровый ажиотаж среди граждан. Желтый дом уже существовал, на самом деле желтых построек было в городе в избытке, но один выделялся из прочих, сделав цвет именем нарицательным. Желтым домом в Ярославле называли психиатрическую клинику, или по-простому – «дурку». Отсмеявшись, народ пожал плечами, философски рассудив: психушкой больше, психушкой меньше, а сомнения в здравомыслии органов были всегда.

Я миновала проходную, и следующие несколько часов отвечала на вопросы двоих следователей. Потому что такого человека, как Кирилл Трифонович Седов, не существовало в природе. Мир большой, и такое сочетание фамилии, имени и отчества встречалось, но это были не те Кириллы Седовы. Но возмущение органов вызывало другое – бланк паспорта был самым что ни на есть настоящим, тогда как сам документ никогда нигде не выдавался. А это значило, что утечка или кража произошла в самих органах.

– Вспоминайте! – рявкнул пузатый мужчина в сером костюме, ударяя кулаком по столу.

Я уже даже не вздрогнула, за предыдущие часы удары стали почти привычными.

– Не могли же вы быть настолько слепой?

«Могла», – хотела ответить я, но вместо этого покачала головой.

– Ваша сберкнижка? – Второй следователь, худой и какой-то остроносый, сохранял спокойствие.

– Да.

– Знаете, сколько там денег?

– Да. Двести рублей, мы копили на…

– Двести тысяч! И мне даже интересно, на что вы до сих пор так и не накопили?

– Вы что-то путаете.

– Нет.

– Значит, это ошибка.

– Нет.

Я закрыла лицо руками.

– Откуда у человека, который проработал на заводе десять дней, а не десять лет, а потом просто не вышел на смену, такие деньги? Чем занимался ваш муж?

– Не знаю.

– Куда ушел?

– Не знаю.

– Вы говорили об Алексее, это друг вашего мужа? Сослуживец? В городе сейчас тридцать Алексеев Сельниковых, от десяти до семидесяти трех лет, который из них?

– Не знаю.

– Где ваша дочь?