На неведомых тропинках. По исчезающим следам

Я мало где бывала, мало путешествовала. Ездила в детские лагеря, но не дальше границы области, маме так не разу не удалось выбить нам путевку в легендарный Артек. Куда еще? Дом отдыха, пара экскурсий в Москву, к бабушке на Климовские карьеры, к брату в Переславль, тогда он еще работал, не пил и был жив. К сестре на другой континент не выбралась ни разу, не успела, ушла на стежку. То время, вроде бы обычное, человеческое сейчас вспоминалось с теплом. Тогда я знала, кто я.

До Вепревой пустоши добирались верхом, по нашей тили-мили-тряндии не проложены железные дороги, да и никакие другие тоже. Вагон покачивался, колеса стучали, рельсы убегали вперед, иногда встречаясь с другими, иногда расходясь в разные стороны. Транссибирская магистраль, как свидетельствовал буклет, выданный в окошке кассы вместе с билетами, и который так и не поднялась выбросить рука, уходила на восток. Северный путь, как его еще назвали (поживешь на стежке, поневоле начнешь обращать внимания на такие обозначения), проходил через Москву, Ярославль, Данилов…

Я и забыла, каким успокаивающим может быть стук колес, и каким настойчивым многоголосый гомон продавцов беляшей, шариковых ручек и кроссвордов, которые вытеснили газеты. Мне вспоминались Северный край, Советский спорт, что всегда покупали серьезные дядьки в кепках, и разворачивали сидя на жестких сиденьях электричек.

Галич, Нея, Шарья…

Почти сутки до Екатеринбурга, города в голове той, что перепрыгнула несколько десятилетий, оставшийся по-прежнему Свердловском. Я так и сказала кассирше, покупая билеты, вызвав пару смешков за спиной, и надзирательную, но к счастью краткую тираду женщины. В сущности, она права. Слова человека не причинили боли, за ними не последовал рык и удар, приятное разнообразие.

Мы выкупили купе, и явидь проспала всю дорогу на верхней полке, открыв глаза дважды. Первый, когда к нам заглянула проводница с парой дежурных вопросов про белье и чай. Второй, когда я, обеспокоенная ее неподвижностью, встала и подняла руку, но коснуться матраса не успела.

— Оставь, — Сказал Мартын, — Она в спячке.

— Вижу, что спит, — распахнувшиеся медные глаза, в которых не было ни грана осмысленности, закрылись.

— Я сказал в спячке, — парень поднял голову от ноутбука. — Восстанавливает силы, неизвестно с чем придется столкнуться.

Глазов, Балезино, Первоуральск…

Города сменяли друг друга за окном, как хорошо сохранившиеся фотокарточки. Чем-то неуловимо похожие друг на друга здания вокзалов. Светлые стены, часто колонны и обязательно часы, большие и круглые, которые наверняка оглушительно тикали, если бы висели в помещении.

Я пялилась на серую хмарь за окном, считая верстовые столбы и думала. Никогда раньше никогда так далеко от дома не забиралась. Ни в прошлой жизни, не в нынешней.

— Ольга, — потряс меня за плечо молодой целитель, — Слушайте…

Я захлопала глазами, понимая, что умудрилась заснуть сидя за столом, положив голову на руки. Небо за окном уже успело расцвести блеклыми красками зари, темные верхушки елей смотрелись упирающимися в небо пиками.

— Слушайте, — у парня в руках был так и "ненайденный" желтый дневник Тура Бегущего. Библиотека земли детей закрылась на неопределенное время. Я почему-то думала, что стяжатель последует за нами, вернее за книгой, но Пашка и Мартын только пожимали плечами, как бы говоря, вот когда последует, тогда и будем думать.

— Почему ты обращаешься ко мне на "вы"? — я потерла глаза, — Собственно, ты один так делаешь.

— Вы же мать легенды Зимы, — он говорил это как само собой разумеющееся, — Человеческая игрушка хозяина.

— Впервые слышу, чтобы слово "игрушка" произносили без пренебрежения. Давай на "ты", вроде вырос уже.

— Мне все равно, — отмахнулся парень, — лучше слушай, — и раскрыл дневник и нараспев прочитал, — Аже роздать душу демосу и заяти в долонь налокотыню павшего, ведати алафу велицею, али Навь кликнуть.

— "Роздать душу деймосу"? — я зевнула, — Тур был заложником?

— Не уверен, прямо он об этом не говорит, только рассуждает, пока ищет свой налокотник — "налокотыню павшего" чтобы получить великую "алафу".

— Или сдохнуть, — вспомнила я слова о Нави, — И как это нам поможет?

— Пока не знаю.

— Тогда я еще посплю?

— Не стоит, через пол часа прибываем.

За его спиной с верхней полки бесшумно спрыгнула Пашка.

Сутки в поезде и два с половиной часа в нашей тили-мили-тряндии. Время штука странная. Люди — разгоняющие нашего мира, у них оно несется так, что иногда становится страшно, зато в глубине время концентрируется, сгущается как сироп, и способно вместить в один день с десяток человеческих. Так мы и отстаем, так и теряемся, когда за три года проходит три десятка и эра черно-белого телевидения сменяется цифровым, а люди начинают говорить так, словно выучили другой язык.

Екатеринбурга я толком не увидела. Это беда всех путешественников, которые чаще запоминают залы ожидания и электронные табло, чем парки и храмы.

Мудрить не стали, взяли на вокзале частника согласившегося отвезти нас в Пустошь. Вернее в точку на карте, что Март указал высокому мужчине, водившему совсем невысокую ладу.