На неведомых тропинках: По исчезающим следам

— Не стоит, — я почувствовала, как пальцы стискивают края коробки, упругий картон чуть поддался.

— Любое желание в обмен на душу, и твой страх исчезнет навсегда, — Радиф улыбнулся, но добился прямо противоположного эффекта, вместо облегчения меня начало подташнивать.

— Я хочу остаться человеком. Всегда и во всем.

— Мечтаешь, — поправил Простой. — Видишь, не так уж трудно признаваться в сокровенном. Твой ответ?

— Нет.

Я посмотрела на Радифа, который вопреки воле хозяина не произнес ни слова. А может, и не вопреки. Все уже учтено и просчитано, и мой отказ тоже. Если уж я не согласилась на сделку, лежа на том холодном столе, то почему должна согласиться сейчас? Или я чего-то не знаю? Не вижу?

— Даже не поторгуешься? — казалось, Простому на самом деле интересно.

— Нет, — повторила я.

— Ты не будешь жить человеком, — мягко повторил слова явиди восточник, по иронии судьбы у нас с ней были противоположные желания. И страхи.

— С ним, — я указала на Вестника, — никаких сделок заключать не буду.

— С ним? Уже лучше. Есть торговец, который тебе по душе больше? Не отвечай, — он качнул слепой головой, — не имеет значения. Важен факт, а не детали. Любой из Вестников, любой из демонов на твой выбор. Душа должна уйти в залог. Это мое условие, — памятник протянул руку.

Как во сне, словно боясь передумать, или что передумает он, я сжала каменную ладонь.

Это было ожидаемо больно. Руку словно проткнули раскаленным гвоздем и повернули. Я стиснула зубы, не позволяя крику вырваться. Мир смазался и потемнел, а потом нехотя обрел четкость.

Ладони разъединились, одна песчаная, другая из плоти и крови. Я сжала и разжала пальцы, кожа вокруг нечеткого, будто нарисованного ребенком зиг-зага покраснела и собралась буграми. Святые, пахло шкварками. Рисунок руны врезался в ладонь на полсантиметра. Боль разъяренной птицей клевала руку. Но когда я выжигала на стене знак опоры, было во сто крат хуже.

— Сдержишь слово — она исчезнет, — проговорил памятник. — Не сдержишь — сожжет дотла. Времени — сотня дней внешнего круга. Не медли.

Еще одна мечта мертва, и это вызывало сожаление, приправленное малой толикой облегчения. Так всегда бывает, когда сложное решение принимают за тебя, когда можно с полным правом сказать, что не было выбора, и возложить ответственность на другого.

Исполнитель желаний не поднимал головы, и за это я была ему благодарна. Здесь и сейчас, в эту минуту я простила ему все. У меня не одна мечта. И страх, лежащий в ее основе тоже не один. Страхи имеют обыкновение множиться. Джин не молчал, руна не оставляла ему такой вольности. Он не соврал Простому. Но он не стал уточнять. Вопрос в том, что услышал демон?

Лежа на холодном столе перед казнью, я боялась не перестать быть человеком. Я боялась больше никогда не увидеть Алису. Это все, чего я хотела, а остальное… Мне действительно не впервой отказываться от чего-либо. Знаю, придется трудно, но будет враньем сказать, что никогда не думала о залоге.

Простой не сделал ни шага, ни жеста, но Пашка стала пятиться, шипение вырывалось из ее глотки рваными толчками. Увы, она тоже знала все о своих мечтах. И о страхах. Хуже, когда о них знают другие.

— Ты отделаешься дешевле всех. Ты расскажешь правду, — восточник смотрел куда-то поверх змеи.

— Кому? И что? — голос явиди сорвался.

— Желальщик, — скомандовал памятник.

— Черному целителю, — послушно сказал Евгений, не дожидаясь рывка руны, — о том, что произошло в ночь на карачун, в ночь, когда он пропал. Ты должна была быть с ним, но была в другом месте и с другим.

— Что? — одновременно выкрикнули парень и явидь.

Черная чешуя враз утратила агатовый блеск, покрываясь пепельным налетом, словно бледнея. К парню это относилось уже без всяких «словно».

— Конечно, у тебя были причины, — продолжил Джар Аш, — они всегда есть, и наверняка важные. Так ему и скажешь. К тому времени ты уже отложила яйцо, так что на сыне твои откровения не отразятся.

— Вы не понимаете, — она сделала очередное крошечное движение назад.

— Твоя мечта исполнилась, разве нет? Ты хотела семью, хотела змееныша. Ты их получила, — голос восточника снова стал равнодушным, он постепенно утрачивал интерес к беседе, к произносимым словам.

— Он убьет меня.

— Меня не касается. Вырвет язык, убьет, съест, поимеет, все сразу — это уже за рамками договора, — памятник шевельнулся, выпрямляясь. — Подумай, ты расскажешь сама так, как захочешь, а не так, как донесут соседи. Правда бывает разной. Соглашайся. Или умри, — песочный человек вдруг распался, осыпался песочным холмом, чтобы через миг собраться за спиной явиди. — Я устал от разговоров на десять кругов вперед.

Пашка закрыла янтарные глаза и качнулась на хвосте. Мы все знали, что она согласится. Уже согласилась хотя бы потому, что черный целитель где-то там, в неизвестности, а Простой со своими песками здесь, в шаге за спиной.

— Мне нужно время, — проговорила змея.

— Ты его получишь, — восточник сделал шаг и обхватил песочными ладонями чуть вздрагивающие чешуйчатые плечи. — Но не путай время с вечностью.