На неведомых тропинках: По исчезающим следам

День перевалил за половину, солнце прогрело воздух, и я стащила кофту и повязала вокруг талии. Контраст с холодом зимы остального мира был разительным. Яркие лучи согревали кожу, тогда как внутри царил лед. Стоило хоть на миг закрыть глаза, и я возвращалась на стежку, на то место, где она была, в спадающих валенках, проваливаясь в снег, туда, где дул ветер. Холод забирался под кожу и застывал там.

— Хватит! — рявкнула явидь, складывая чешую и превращаясь обратно в девушку.

Я открыла глаза — вверху голубое небо и зеленые листья.

— Мир не остановился из-за того, что пропало Юково, поняла? Он не остановится, даже если мы его найдем. Прекрати скулить!

— Я не скулю.

— Ты воешь, — она ткнула пальцем мне в грудь, вроде легонько, без желания причинить вред, но я пошатнулась. — Ты, как собака, которую хозяин пинками выкинул за порог. Ты скулишь и бегаешь кругами в надежде вернуться в любимую выгребную яму, чтоб получить еще порцию плетей. Что ты там оставила? Полоумную бабку? Старика, который сломает тебя щелчком пальцев, а на следующий день и не вспомнит? Или, — она усмехнулась, — симпатичного соседа?

Я отвернулась, предпочитая смотреть на качающиеся головки сиреневых цветов.

— Смущение, стыд и чуть-чуть недовольства, но не отрицание, — в ее голосе послышалась издевка. — Иногда, когда смотришь на Веника, в тебе ощущается… — она щелкнула пальцами, словно не могла подобрать слово. — Хочется узнать, как это будет, да? Какими будут его объятия? Каков на вкус поцелуй падальщика?

— Да пошла ты!

— Думаешь, мы легко читаем твой страх, ненависть и боль, но не в силах распознать похоть? Не смешно? Я две чешуйки из хвоста поставила, что еще до исхода внутреннего круга ты окажешься под ним.

— Что? Он же падаль…

— А он поставил три берцовые кости, что еще раньше.

Я посмотрела в медные глаза с двумя зрачками, нечисть давно не верит словам, только собственному чутью, да и то через раз. Как ей объяснить необъяснимое, то, что сама едва осознаешь?

— У нас в училище был преподаватель статистики, — я опустила глаза. — Ничего особенного, просто нестарый мужик, из тех кому идет седина, грамотный, логичный, отстраненный.

— Возможно, слишком отстраненный? — ухмыльнулась явидь.

— Возможно, — спорить не хотелось. — Но что-то в нем такое было, и иногда я представляла, — взмах рукой, — как он касается кожи, проводит рукой по шее, склоняется к лицу.

— Весело. И как? Дядечке повело?

— Почти, — я против воли улыбнулась. — Наверное, у меня на лице все было написано, как-то в среду статистика была последней, и он попросил меня задержаться.

— Судя по всему, — Пашка принюхалась, — на этом романтика и закончилась.

— Да. Он меня поцеловал. Дыхание отдавало столовской картошкой, губы были до противности слабыми, а руки, которые он запустил под свитер, потными и дрожащими.

— Восторг, — захихикала змея.

— Я убежала. И больше никогда не ходила на его лекции.

— Получила пять автоматом?

— Четыре, — поправила я. — К чему я это говорю, иногда люди любят мысли о чем-то, а не само действие. Иногда я гадаю, как это могло бы быть. И боюсь даже представить, чем будет пахнуть поцелуй Веника.

— Но иногда так хочется проверить, — кивнула Пашка. — Старик поставил артефакт вызова, как скоро хозяин разжует падальщика и выплюнет. Всего лишь из-за мыслей.

— Пошла ты, — повторила я, главным образом потому что ничего больше в голову не приходило. — Ревнивый демон, звучит, как анекдот.

— А кто говорит о ревности? — удивилась змея. — Он убьет его потому, что… — она оборвала фразу, чуть повернув голову, но на тропинку так никто и не вышел, библиотека оставалась темной.

— Почему?

— Потому что. Хватит трястись, хватит думать, что все кончено, — она вдруг схватила меня за блузку и дернула, удлинившиеся когти проткнули затрещавшую ткань. — Из-за твоего страха у меня клыки растут и яд вырабатывается в немереных количествах.

— А как же «Костя»? — хрипло спросила я. — Или нелюди готовы выбросить в выгребную яму даже тех, кого любят?

— Сейчас плюну ядом, и завоешь уже по делу, — она отпустила блузку, — Я хочу его вернуть, еще раз впиться зубами в плоть и слизать кровь, — она сглотнула. — Хочу услышать его «змейка», да просто хочу его. Но в отличие от тебя не буду разбивать голову о стену, если не получится.

— Я тоже не буду, — я оглянулась, кусты качались от ветра, вряд ли мы были одни, но никто не хотел вмешиваться в дело воспитания человека.

— Не ври. Когда приходит Алиса, ты вспыхиваешь, как лампочка, но потом вспоминаешь, и тебе становится стыдно за радость, что дарит дочь. Скажешь, не так?

— Не скажу. Никогда не спорю с тем, кто сильнее.

— Умная позиция. Так, может, включишь мозги? Потому что из человека ты превратилась в добычу. Ты же так гордилась вашим племенем, вашей чистотой. Давай, отвлекись, сходи к дочери, спроси, есть ли у нее чистые носки и пилка для ногтей.

— Что? — я выпрямилась.

Пашка засмеялась, моментально почувствовав произошедшую перемену.

— Что ты сказала? — спросила я, стараясь не потерять тот обрывок мысли, за который удалось зацепиться. — Марк еще здесь?