На неведомых тропинках. Шаг в пустоту

Атам тускло блеснул в пучке травы, до него шаг. Одно усилие, полсекунды. Я успела нагнуться и схватить, но не подняться. Ударила снизу. Каменное лезвие вошло в живую плоть.

Я действовала и надеялась, что этого будет достаточно, каждую секунду готовая ощутить, как острые когти вспарывают плоть, а потом мне станут глубоко безразличны все гархи и лишенные, Заячьи холмы и Юково вместе взятые.

Метать стилет — это одно, бить самой — другое. Оправдываться тем, что не было выбора, бесполезно. Я бы сама себе не поверила, хотя очень хотелось.

Атам вошел в человека. Я почувствовала сопротивление живой плоти, тканей и мышц, пальцы ощутили равномерную пульсацию. Так бьется сердце. Так оно угасает. Лишенный давил на каменное лезвие всем весом, вгоняя его еще глубже. Зверь вздрогнул, пульсация прервалась, возобновилась, сбиваясь на хаотичный ритм. Дрожь и оглушающая тишина, которую ты слышишь не ушами, а руками. Тело разом отяжелело.

Прежде чем я выпустила рукоять атама, через него прошла искра. Та жизнь, которую я погасила. Чужой огонь растекся по венам.

Святые! Это было незабываемо! Сравнимо с оргазмом. Но это другое. Это радость ребенка, съезжающего с горки такой высокой, что захватывает дух. Это чудо первой улыбки твоей дочери. Это ощущение абсолютного счастья, когда просыпаешься среди ночи и протягиваешь руку, чтобы дотронуться до того, кто лежит рядом. Это твой мысленный крик от счастья, когда он дотрагивается до тебя в ответ. Все самое лучшее, что довелось и еще доведется испытать. Это малая часть того, что чувствуешь, когда атам пьет чужую жизнь. Восхитительно и преступно. Невозможно не желать продолжения. Невозможно не закричать, поднимая глаза к темному небу, чтобы услышали в каждом уголке Вселенной.

— Все, — донесся до ушей шепот, и теплая ладонь легла поверх моей, — все. Отпусти.

Голос мягкий и вкрадчивый, как невыполнимое обещание. Я повернула голову, его худое скульптурно-узкое лицо с грубой повязкой через один глаз было очень близко. Мягкое касание, обманчиво-мягкое, и искру жизни забрали из моих рук. С губ сорвался вздох разочарования. «Не опьяней», — так напутствовал Сергий, вручая гробокопателю атамы. Не опьяней! Святые! Я как раз была пьяна своим первым убийством.

— Ольга! — Резкий, как удар, крик. — Веник! Гархи!

Я с трудом отвела взгляд от лица падальщика. Восхитительное ощущение разбилось вдребезги. Лишенный мертв, его тело лежало у моих ног, а по рукам текла кровь, его и моя. Но Пашка почему-то указывала в другую сторону. Туда, где десятью минутами ранее мы видели гарх, собравшихся у костра. Огонь горел, а вот теней там заметно убавилось. Большая их часть уже находилась метрах в двухстах от нас. Больше десятка не живых и не мертвых созданий преодолели полпути от подножия соседнего холма. Минута — и они будут здесь И мы проиграем на финише.

Твари не дали нам ни одной лишней секунды. Если раньше мне казалось, что время бежит, то теперь оно полетело быстрее, чем мысль.

Атамы уже в руках у Веника, который рывком поставил меня на ноги.

— К источнику! Живо! — крикнул он, и первый сорвался с места, устремляясь к срезанной вершине.

Стремительный бросок Пашки смазался, не силуэт, размытая тень. Я побежала следом. Сергий, изначально стоявший выше, на глухоту не жаловался.

Никогда я еще не бежала так, на износ, изо всех сил, а за спиной была тишина, которая пугала больше грозного рыка и топота лап. В какой-то момент я обогнала старика, тот напоминал жалкое и неповоротливое насекомое с несгибающимися суставами, но он бежал как мог.

Гархи были быстры и бесшумны. У меня был шанс, у Сергия — ни малейшего.

Дыхание рвало грудь, ноги становились тяжелее с каждым движением. Я задрала голову, Пашки давно уже не было на склоне, падальщик как раз достиг вершины и оглянулся на нас с дедом, мотнул головой, подгоняя, и отвернулся. Более чем красноречивый жест. Помочь старику — это одно, отдать за него жизнь — совсем другое, воевать с десятком теней ради почти незнакомого деда гробокопатель не собирался.

Я обернулась, когда до вершины оставалось несколько шагов и уже слышались перекликающиеся голоса. Спасение было так близко.

Дед стоял, склонив голову и упираясь руками в бедра. Рот открывался и закрывался, пытаясь успокоить бесшумное, поглощенное амулетом дыхание. Мы встретились глазами. Он все понимал.

Старый, старый сваар. Ему в любом случае не так много и оставалось. У него за плечами прожитая жизнь, а моя еще впереди, и мне очень хотелось ее прожить. Дед прошел свой путь, я свой — нет.

Каждое движение сковывало острое сожаление и признание собственной глупости. Не имело значения, насколько близко был источник, отвернуться от старика я не могла.