На неведомых тропинках. Шаг в темноту

Продавец взял неизвестный предмет в руки, скрытые черными перчатками, такие могли принадлежать мужчине средних лет, и обнюхал его. Черный нос быстро шевелился. Убедившись, что ведьмак не обманул, продавец убрал наш сверток в ящик и выложил на столешницу свой, напоминавший книгу, замотанную в несколько слоев ткани.

— Артефакт, — приглашающий взмах рукой.

— Проверь, — скомандовал парень.

Продавец открыл пасть и вывалил язык набок. Что сие означает, я могла лишь догадываться. Злится или улыбается? В любом случае староста высказался неоднозначно, убедиться, что нам не подсунули дохлого кота в мешке. Ткань разматывалась слой за слоем. Мужчины отпрянули в разные стороны, смотреть на артефакт, кроме меня, не хотел никто. Я тоже не рвалась, но приказ есть приказ. Когда тряпки были отброшены, у меня вырвался пораженный вздох. Артефакт существует на самом деле. Признаюсь честно, сперва я решила, что ведьмак меня разыгрывает. Или разыгрывают его. На ворохе ткани лежала небольшая, как книга в мягкой обложке, икона. Изображение женщины в полный рост в одежде, ниспадающей мягкими складками, руки подняты на уровень лица в мольбе, серебряный оклад и вполне различимая надпись на старославянском «Анна Пророчица». Икона не была безгранично старой, но и новоделом не назовешь.

— Оно? — нервно спросил из дальнего угла мохнобровый.

— Не знаю, — честно ответила я. — Икона как икона, больше не скажу.

— Я знаю, как проверить, — высказался с противоположной стороны продавец, — покажи ее волчку. Если глаза выжжет — артефакт, а если башку снесет — обычная икона.

Водитель зарычал, с другой стороны ему ответили точно так же.

— Почему? — заинтересовалась я, не обращая внимания на злящегося Сеньку, пока не закручу образ обратно в тряпки, подойти ни тот ни другой не осмелятся, что само по себе уже доказательство.

— Знаешь, как так получилось? Старик не рассказал, как освященный предмет стал артефактом? — повернулся ко мне волкоголовый.

— Нет.

— Это не ее дело! — влез водитель.

— Не тявкай о том, чего не понимаешь, волчок. — Мужчина показал внушительные зубы. — Вы собираетесь притащить эту пакость в Серую цитадель, так хоть узнайте, что именно, — продавец прислонился к стене, сложил руки на груди. — Ее создали люди в начале прошлого века, и иконописец, и тот, кто отливал оклад, были обычными мастерами, создававшими простые вещи. Таких икон написали немало, но эта уникальна.

— Еще бы, — перебил парень, — не тонковата защита? — он указал на руки продавца, — кожа еще не слезла?

— Вы можете касаться ее? — удивилась я.

— С предосторожностями, — продавец стянул перчатку и продемонстрировал обычную мужскую руку, — но да, могу.

— Но как? — Я посмотрела на изображение святой Анны, кем бы она ни была.

— Ее осквернили кровью невинных. Однажды настоятель прихода Серафим взял из красного угла икону и забил ею свою мать, жену и двоих детей. С тех пор за иконой тянется недобрая слава, смыть пятно не удалось и святой воде. Образ неоднократно освящали, без особого толка. После произошедшего на лице святой стали выступать кровавые слезы, предвестники несчастья. Говорили: заплакала Анна Пророчица — жди беды. Первое село, куда переместилась икона после убийства невинных, сгорело вместе с жителями, занялось ночью, когда спохватились, было уже поздно, спаслись немногие, они-то и вывезли не пострадавший образ. Деревня, в которую перебрались погорельцы, опустела от мора через год. Потом был приход советской власти, война, дорога в светлое будущее. Все владельцы артефакта мертвы, и не только они — обычно всем селом, хутором, деревней на тот свет и отправлялись, размах у святого образа, как принято говорить, щедрый, — волкоголовый засмеялся, будто залаял, — а вы ее в цитадель тащите!

Ну да, тащим. Не для себя. Покупатель — Семёныч, с него станется и в Юково эту пакость привезти. Даже оскверненный кровью святой предмет оставался святым, а потому в руки нечисти не давался. Икона не убивала созданий с нечистой кровью, как любая другая, а жгла. Ну, и серебро оклада не оставляло наших равнодушными.

«Зачем эта убийственная красота старику?» — размышляла я на обратном пути. Ничего, кроме массового геноцида, в голову не приходило. Водитель бросал тревожные взгляды то на меня, то на сверток на моих коленях.

— Может, ну ее? — безмерно удивил меня парень и самой идеей, и тем, что заговорил, стараясь спрятать необъяснимую враждебность, — бросим в болото, пусть пиявок травит.

— А старик? — В принципе, не скажу, что такая мысль меня не посещала.

— Скажешь, что о стежке заботилась, — выдал мохнобровый.

— И ты меня не остановил?

— Что я могу против опоры стежки? — Он крутанул руль, и мы выехали из темного квартала на обычную дорогу. — У меня приказ, чтоб ни один волос не упал.

— Откуда знаешь? — Я напряглась. Сведения о тех, кто своим существованием отодвигают безвременье от стежки, держат в секрете. Выдать такую информацию постороннему — поставить село под угрозу.