На неведомых тропинках. Сквозь чащу

Жаль, но пока мне не встретилось в книге ни одного заклинания, зелья или на худой конец яда, ни одного шаманского танца с маракасами и подвыванием на луну. Ни одной инструкции по применению, лишь воздетые руки, зоркие взгляды, да великие силы непонятного назначения.

Я потерла переносицу, что-то сегодня мне ничего не нравится, скоро на нелюдей бросаться начну. Как говорил Кирилл, состояние повышенной вредности... Нет, об этом я тоже думать не стану, иначе станет только хуже. Пальцы машинально покрутили кольцо, как каждый раз когда я вспоминала Седого. На столе валялись погнутые кусачки, не справившиеся с тонкой полоской золота.

Хрупкий лист зацепился за прикрепленный к внутренней стороне предплечья стилет и порвался. Смешно сказать, но когда я была человеком, то не спала с ножом под подушкой, как сейчас. Наверное, потому что понимала, это бесполезно. Изменившись, я уже не снимала серебро ни днем, ни ночью.

Очередная страница и очередная порция "великих". Да когда ж они достроят свой Дивный и успокоятся уже.

И еще ошеры, везде, в каждом абзаце. Сильные, быстрые, неподвластные злу, тенями скользящие за Великими и подчищающие за ними мусор. Личная армия. Няньки, слуги и охранники. Вот уже три станицы они преследовали каких-то безликих тварей, не понятно только за что и зачем.

Тот кого в Юково уже окрестили "моим ошером" не показывался с тех самых пор как "воскрес". И совсем не горел желанием поговорить с Великой. Никто не знал где он живет и с кем. Никто не видел его жилища. Его кровати, любимого кресла и уютной пыточной в подвале.

Я подняла голову, бабка стояла у плиты, тихонько напевала песню из старого кинофильма и пекла блины. Третий день пекла. Каждый имевший несчастье проходить мимо нашего дома удостаивался чести быть накормленным. Семеныч ностальгируя, съел целую стопку. Алексий вежливо попробовал. Соседям организовали доставку на дом. Что они подумали, увидев на пороге новую хранительницу с тарелкой в руках, оставалось лишь догадываться, но никто еще не отказался. И не потребовал соуса из первой группы отрицательного резуса, хотя может, и подливали втихаря.

- Зачем я привела тебя сюда? - мой голос был тих, - Зачем забрала и лишила жизни?

Я ведь должна сожалеть об этом, должна корить себя и наверное просить прощения. Но меня хватало только вот на такие бессмысленные вопросы, на которые не было ответов. Я прислушалась, стараясь уловить биение ее сердца. Тщетно. Мертвая бабка продолжала печь блины, ловко скользя от плиты к столу.

Зато сердцебиение тех двоих, что поднялись на крыльцо, я услышала метров за двести. Дверь открылась без стука... Еще одно нововведение, дом больше не запирался. Нечисть не сторонник бессмысленных действий.

В комнату вошел лишь один из пришедших, второй остался снаружи, и кажется даже сел на доски, издав усталый, тревожный вздох. Высокий косматый и остро пахнущий шерстью Арсений больше не напоминал задиристого волчонка, превратившись в молодого волка. Хоть кому-то нехорошая ночь пошла на пользу.

- Садись, хулиган, - очередной блин перекочевал со сковородки на тарелку, - Ешь пока горячие.

- Я... - начал Сенька и замолк, послушно садясь на стул.

Вряд ли он теперь осмелиться орать на мою бабку, а может и не захочет. Слишком многое изменилось, включая и молодого изменяющегося.

- Тебе там подарок прислали, - кивнул на дверь Арсений, беря под пристальным взглядом бабки первый блин.

- От кого? - равнодушно спросила я.

- От хозяи... От Седого.

- А ты, значит, у нас посыльный?

- Пощему нэт, - проговорил он с набитым ртом.

Я с облегчением захлопнула увесистый том до переплета наполненный Великими.

- И что там? Ядерная бомба?

- Шуточка так себе, - ухмыльнулся белоснежными клыками изменяющийся.

- Варенья возьми, - сказала бабка, словно не слыша нашего разговора, и достала с полки пол-литровую банку.

Я вышла на крыльцо и вдохнула теплый весенний воздух, пахнущий зеленью, цветами и... кровью. На нагретых солнцем досках сидел Радиф. Сидел и смотрел на качающиеся ветви деревьев, на молодую листву, на небо и на пустую улицу. Он даже не повернул головы, словно предоставляя мне время разглядеть то, во что его превратили.

В коротких черных волосах запеклась кровь, на щеке алела длинная рваная рана, от которой наверняка останется шрам. Пижонская пиратская серьга была грубо вырвана вместе с частью уха. Короткая бородка частью опалена. Он был бос и грязен, одет в одни лишь брюки, на голой спине вспухли воспаленные багровые полосы.

- Что ты здесь делаешь, вестник Простого? - спросила я.

Он повернулся, левая сторона лица представляла собой кашу из плоти, крови и раздувшихся волдырей, лишь черный полу прикрытый глаз каким-то чудом сохранился на лице, в которое плеснули то ли кислотой, то ли кипятком, то ли магией.

- Можешь развлекаться и ни в чем себе не отказывать, - не проговорил, а прокаркал он, во рту не хватало трех передних зубов, а слова звучали так, словно язык мужчины распух и не помещался внутри.