На невском пароходе

Н. А. Лейкинъ На невскомъ пароход

Сумерки майской ночи переходятъ въ утро. Второй часъ. У пристани Минеральныхъ Водъ шипитъ пароходъ, наполненный возвращающимися домой постителями Русскаго Трактира, Минеральныхъ Водъ и Приказчичьяго клуба. Публика самая разнообразная и въ самыхъ разнообразныхъ позахъ: тутъ и стоящій у борта молодой прапорщикъ, украдкой, скашивающій глаза на личико смазливенькой дамочки, до половины прикрытое тюлевой вуалеткой; тутъ и солидный господинъ только-что помстившійся на скамейк и уже сладко дремлящій, опершись подбородкомъ на два своихъ жирныхъ кулака, держащихъ упертую въ полъ палку; тутъ и старая два, съ братцемъ-гимназистомъ, въ засосъ наслаждающаяся природой и то и дло восклицающаяся: «Грегуаръ, Грегуаръ, посмотри, что за прелесть эти берега!»; тутъ и усатые гостинодворскіе приказчики въ начищенныхъ «циммерманахъ», и гладко бритые чиновники, въ пестрыхъ галстукахъ; тутъ и бодрствующіе, и дремлющіе, и трезвые, и пьяные. Пассажиры то и дло прибываютъ. Вотъ вошелъ жирный купецъ, съ жирной сожительницей, въ шолковой двуличневой косынк на голов, смахнулъ фуляромъ со скамейки пыль и плюхнулся рядомъ съ солиднымъ господиномъ, занявъ подъ себя и подъ сожительницу ровно два аршина мста.

— Григорій Иванычъ! я пужаюсь… — робко шепчетъ купцу сожительница и дергаетъ его за рукавъ.

— Такъ что-жь что пужаешься? Потерпи съ полчаса, и пройдетъ… — громко и не глядя на супругу, отвчаетъ купецъ.

— Говорятъ, что коли ежели на судн смертный гршникъ или убивецъ есть, такъ судно завсегда ко дну…

— Вс подъ Богомъ ходимъ…

— Тоже вотъ въ воду плевать не слдуетъ, а то безвремнно потонешь!..

— А ты не плюй…

— Волчій зубъ, въ ладонк, говорятъ, отъ потопленія-то хорошо носить…

— Дура и больше ничего!

Дремлющій солидный господинъ открываетъ глаза и строго говоритъ:

— Послушай, любезный, ежели ты будешь ругаться, то тебя высадятъ на берегъ.

— Не извольте безпокоиться, ваше высокородіе, мы промежъ себя, — отвчаетъ купецъ.

— Все-таки ссадятъ…

— Мы и сами у Лтняго сада вылземъ.

— Дуракъ!

Солидный господинъ отворачивается.

У борта, задомъ къ солидному господину, стоитъ юный мичманъ. Подъ правую руку онъ держитъ молоденькую двушку, въ бархатномъ казак, подъ лвую — пожилую даму въ шали.

— Полина, ты не боишься, мой другъ? — спрашиваетъ дама двушку.

— Нтъ, мамаша, мы вдь прошлый годъ привыкли на Черной Рчк. Я даже сама гребла.

— Помилуйте, чего-же бояться? Нева гладка, какъ стекло! — увряетъ мичманъ.

— Пожалуйста… вамъ хорошо говорить, коли вы такой безстрашный и къ тому-же морякъ! — перебиваетъ его дама. Вы, пожалуй, и въ море въ лодк пуститесь!..

— А страшно въ мор? — задаетъ вопросъ двушка.

— Ужасъ, но мы уже привыкли, — отвчаетъ мичманъ. Даже скучно, когда бури нтъ. Толи-ли дло: втеръ свищетъ, волны черезъ палубу, а за фрегатомъ гонятся акулы.

— Ахъ, страсти какія! Не говорите! Не говорите! — восклицаютъ мать я дочь.

— За фрегатомъ гонятся акулы и зубами щелкаютъ…

— Отчего-же вы въ нихъ изъ пушекъ не палите?

— Зачмъ-же? Намъ съ ними веселе. Мы имъ кидаемъ полнья дровъ, бомбы и он ихъ въ минуту проглатываютъ.

— Неужели и бомбы проглатываютъ?

— Какъ мы пилюли…

Пароходъ началъ отваливать.

— Стой! стой! отваливать-то еще успешь! — послышался на пристани голосъ и на пароходъ вошли двое мужчинъ. Одинъ изъ нихъ былъ лтъ тридцати, въ шляп на бекрень, въ свтломъ пальто и съ тросточкой; другой — лтъ сорока, въ чорномъ сюртук, въ фуражк съ заломомъ и съ зонтикомъ. Все въ нихъ такъ и задышало гостинодворскимъ пошибомъ. Расталкивая публику, ходили они по пароходу и отыскивали мста, гд-бы приссть, но мста вс заняты. Молодой былъ пьянъ, махалъ руками и ругался. Слышались слова: «я ей покажу, мерзавк! Я ей покажу!.. Что мочальный-то шиньонъ пришпилила, такъ думаетъ, что она и барыня? Стара псня!». Пожилой останавливалъ его и говорилъ:

— Сеня! что за безобразіе! Оставь! Ну, что за радость при народ мораль на себя пускать! Брось!..

Пароходъ, между тмъ, тронулся. Не найдя мста, чтобы приссть, оба гостинодворца остановились противъ солиднаго господина.

— Я ей покажу, какъ отъ меня рыло воротить! — кричалъ молодой гостинодворецъ. Что она такое, спрашивается? Солдатская дочь и больше ничего! Важное кушанье! А мы, по крайности, купеческіе сыновья! Что въ приказчикахъ-то состоимъ? Такъ это потому, что у насъ тятенька съ вину слабы. Ахъ, ты подлая! Пусть только она у насъ по Гостиному, по задней линіи, пройдетъ, — сейчасъ на нее собакъ натравлю!

— Ну, и натрави, а теперь молчи! — сказалъ товарищъ.

— А думаешь, не натравлю? Натравлю? Къ мировому, такъ къ мировому! штрафъ заплачу? — плевать! Коли меня за сердце тронутъ, — я въ т-поры ничего не жалю. Видалъ ты это?

Молодой гостинодворъ вытащилъ изъ кармана малиновый фуляръ и кинулъ его въ Неву.

— Дуракъ, такъ дуракъ и есть! Вдь теб-же убытокъ-то…

— Плевать! Она думаетъ, что мы прогорли, что мы оголоштанили?… Шалишь! Куплю ее, перекуплю и выкуплю! Видалъ палку? Во!

Онъ переломилъ на колнк трость и кинулъ ее за бортъ.