На носу у каймана

Товарищи единодушно поддержали предложение Родилеса.

— Хорошо, завтра мы оформим это решение, — сказал Чаин, — и доведем его до сведения доктора Баркеса в вашем присутствии. В девять тридцать мы приедем в больницу, и если ни у кого из вас нет других предложений…

Воцарилось молчание. Рене, еще шире открыв глаза, смотрел на нас из-за стойки.

— Если нет, считаю собрание закрытым.

Завтра уже наступило — было без пяти час.

Когда мы спустились в свой номер на втором этаже, который нам предоставил Рене, чтобы «улучшить условия», я сел на край постели и задумался…

Свежий ветер доносил в комнату запах моря.

Шелестящие на ветру листья кокосовых пальм, освещенные уличным фонарем, отбрасывали на стену танцующие тени. Непрерывно и однообразно шумели волны, разбиваясь о мол и скалы возле набережной.

— О чем ты задумался? — спрашивает меня Сесилия.

— Сама понимаешь, какая ответственность падает теперь на нас, — отвечаю я.

— И тебе кажется, что вы не сумеете справиться со всем лучше, чем этот бездельник директор? — Тон у Сесилии такой, точно хочет убедить меня в чем-то или затеять спор.

— Да ты представь, как все будет тяжело и трудно… Ведь для Баркеса и остальных врачей мы станем врагами, а фармацевт, техники и сестры, привыкшие работать спустя рукава, объявят нам «холодную войну» и будут чинить всяческие препятствия… Но не это меня беспокоит…

— А что же тогда? — живо откликнулась Сесилия.

— У меня впечатление, что труднее всего нам придется с нашими же товарищами. Еще на собрании я заметил, что, хотя они со всеми соглашались, особого интереса не проявили, словно им все равно, что будет с больницей… По-моему, только Педро, ортопед, станет бороться, а педиатр и гинеколог предпочитают ни во что не вмешиваться, не создавать себе проблем. Труднее всего будет с Перой, анестезиологом, который, как я понял, имел связи с людьми Грау[8] и Прио[9], а его жена, лаборантка, все делает по указке мужа, к тому же Рамос сегодня заявил мне, что ассистировал Баркесу, что многому у него научился, что Баркес вообще прекрасный хирург и еще что-то в этом роде, да и говорил каким-то странным тоном. Словно готовился защищать директора. Эти трое настроены весьма реакционно и поехали с нами только под давлением обстоятельств, подчиняясь решению курса.

— Да, — согласилась Сесилия, — мне кажется, люди они не очень хорошие…

— Возможно, я ошибаюсь, но, по-моему, с ними и будут связаны самые большие трудности…

За окном неустанно и гулко волны ударялись о мол.

Придя сегодня в больницу, я почувствовал, что обстановка там напряженная. Лица нахмурены. Наверное, Пера и Рамос уже обо всем рассказали — скорее всего, так оно и есть, но, может, мне только кажется, и все же я ощущаю какие-то странные перемены.

Примерно в девять тридцать пять приехали представители отделения ИНРА. И вместе с ними Родилес, который принял наше дело близко к сердцу. Мы поднялись на верхний этаж и сказали директору, что надо собрать совещание. Он злобно посмотрел на нас. Мы прошли в комнату, смежную с операционной. Слово взяли районные руководители, они сказали, что руководство ИНРА решило сместить нашего директора с должности, и один из них прочел соответствующий документ.

От ярости лицо Баркеса сначала стало красным, а потом мертвенно-бледным.

— Я не согласен с этим! — почти крикнул он, когда чтение закончилось.

— Вам придется согласиться, — сказал Родилес. — По тому, как вы развалили больницу, с вами еще мягко обошлись.

— Сместить меня может только министр! Это незаконно!

— Не надо кричать, доктор, — сказал я ему, — не поможет. Вы ничего не сделали для больницы, почему же вы так хотите руководить ею?

Он с ненавистью посмотрел на меня.

— Больше вам нечего сказать мне?

— Нечего, — ответил один из руководителей ИНРА.

— Тогда я ухожу.

— Только после того, как передадите дела доктору Родригесу, — сказал Родилес.

Следует добавить, что ничего он мне не передал, и вовсе не из-за упрямства, просто дела в больнице велись таким образом, что передавать было нечего. Документацией и наличностью ведал служащий по имени Сесар, так как в больнице не было администратора.

— Это незаконно. Я буду жаловаться министру, и вам придется отвечать, — угрожал он, уходя из кабинета.

Через несколько минут собрался новый совет больницы. Составили акт, по которому я назначался директором, а секретарем — наш ортопед.

Потом было созвано общее собрание персонала, на котором мы сообщили о смене руководства. Когда присутствующих попросили высказать свое мнение, никто не захотел взять слова.

После собрания остались только члены совета. Я сообщил о проблемах, стоящих перед нами: одни не терпели отлагательства, другие могли подождать. Мы решили в тот же день составить документ, содержащий меры, необходимые, чтобы поднять неимоверно низкий уровень работы в больнице.

Во время обеда мы очень удивились, услышав по местному радио об увольнении нашего директора и о том, что «наконец-то Революция пришла в больницу Баракоа», — словом, наши действия получили поддержку.