На носу у каймана

Через неделю он вернулся, но ни словом не обмолвился о том, что произошло, а она не смела ни о чем спрашивать. Он уселся на табурет возле детской кроватки и больше часа сидел не шевелясь, пристально глядя на ребенка. Потом встал и молча лег спать. Такой уж он был — никогда не знаешь заранее, как он поведет себя и что сделает.

На следующий день он поднялся как ни в чем не бывало. И с этого времени снова стал самим собой, занимался своими обычными делами, но девочка для него будто бы не существовала. Мария Хулия думала, что сойдет с ума. Как она страдала! Больше у нее детей не было. Лусиано вслух не упрекал ее, но она знала, что в душе он ее проклинает. Что же касается его ненасытной страсти, то она оставалась прежней. Но вот девочке исполнился год, и он первый раз взял дочь на руки, улыбнулся ей. С тех пор Лусиано иногда поглядывал на нее, иногда брал на руки.

Когда же девочка подросла, начала разговаривать, вернее, лепетать свои первые слова, Лусиано вдруг полностью переменился, и Мария Хулия так никогда и не могла понять — почему. Он сажал девочку себе на колени и часами «разговаривал» с ней, «учил словам», оставляя ее только на время работы и сна. Потом девочка стала ходить, и он водил ее гулять. Мария Хулия была в отчаянии, ничего не понимала — Лусиано, который горячо мечтал о сыне и даже не посмотрел на дочь, когда она родилась, теперь внезапно и с той же горячностью привязался к девочке. И девочка тоже все сильнее привязывалась к отцу. Она звала его, едва он куда-нибудь уходил, и Марии Хулии начинало казаться, что она дочери не нужна.

— Лусиано… — сказала она однажды, — меня беспокоит, что девочка наша подрастает, а подруг у нее нет. Слишком уж она привязалась к тебе.

Он удивился, словно услышал нечто невероятное. Глаза зажглись недобрым огнем, а этого она больше всего боялась.

— Что ты говоришь, Мария Хулия? Что ты говоришь? Ты что, хочешь, чтоб я ее разлюбил?! — Слова клокотали у него во рту, как лава в кратере вулкана. — Я хотел сына, но его у меня нет и не будет, а ты жалуешься, что я полюбил дочь? Чего тебе надо?

Он двинулся на нее, уставившись ей в глаза, и Мария Хулия почувствовала, что сердце у нее замирает.

— Прости, прости меня, Лусиано, — шептала она, опуская взгляд. — Я же ничего плохого не имела в виду… Прости меня!

И она ушла в дом, едва сдерживая слезы.

Но вот она начала замечать некоторые перемены в характере и привычках дочери, да и Лусиано как-то сказал, что девочка стала какая-то странная и он не понимает, что с ней стряслось. Мария Хулия после той сцены не осмеливалась больше говорить с мужем о дочери, задавать ему еще какие-нибудь вопросы — не знала, как он это примет.

А Мария Эухения теперь часто уходила из дому, гуляла с какой-нибудь подружкой. Когда девушка отправлялась в Асунсьон, она предупреждала мать, и в первый раз за все эти годы Мария Хулия почувствовала, что дочь стала ближе к ней, чем к отцу. А однажды Мария Эухения села рядом, посмотрела матери в глаза, поцеловала и попросила рассказать о детстве. Мать рассказала, на ее взгляд, что-то незначительное, но у Марии Эухении глаза наполнились слезами. Потом она еще два дня плакала и отказывалась от еды. Лусиано был в отчаянии, однако ему девочка не призналась, почему плачет.

Соседка между тем сказала Марии Хулии, что видела ее дочь с каким-то парнем на кофейной плантации, парень чуть постарше, местный…

Когда на крыльце раздались шаги дочери, Лусиано вскочил, распахнул дверь и крикнул:

— Говори, где была?!

— Ой, папа, не сердись! Ходила в Асунсьон к врачу. У меня голова кружилась…

Лицо Лусиано сразу стало другим.

— Голова кружилась? А почему мне не сказала?

Злость его внезапно исчезла, он взял дочь за руку, усадил рядом с собой, с нежностью погладил по голове.

— Не уходи больше, не сказавшись! — попросил он почти умоляюще. — Помни, мы тебя любим!

Мария Хулия глядела на них из кухни с виду спокойная, однако целый рой тревожных мыслей одолевал ее.

Он смотрел на нее, как смотрят только влюбленные, с нежностью и страстью.

— Мария! Мария! — прошептал он, задыхаясь, схватил руку и привлек к себе.

— Не надо, Элпидио! Пусти! — просила она, но в голосе ее слышалась не только мольба, но и желание. Он притянул к себе ее голову, зарывшись пальцами в пышные волосы. Ее большие глаза, аромат ее дыхания опьяняли юношу, и он поцеловал Марию Эухению со всей доступной деревенскому парню нежностью. Она нравилась ему, как никакая другая девушка, ее груди, крепкие и круглые, сводили его с ума. Он целовал их без счета, а на кофейную плантацию опускались сумерки, окутывая влюбленных.

— Поди сюда, дочка! — велела Мария Хулия, в голосе ее слышался упрек.

Но когда девушка подошла и мать увидела ее красивые глаза и ласковую улыбку, она смягчилась.

— Мне сказали, что ты гуляешь с Элпидио, сыном Матоса… это правда?

— Да, мама, правда. Но он такой хороший…

— Гляди, Мария Эухения! Ты же знаешь, Что его семья и семья твоего отца не ладят. Подумай, что будет с отцом, когда он узнает.

Сжав голову руками, словно она у нее разламывалась, Мария Эухения ничком упала на кровать и зарыдала: