На ножах

– Ведь вы меня просто пытаете, – сказал он. – Я целый час пробыл здесь в цензуре, какой не ожидал. Вы уяснили меня себе при мне самом. Это очень оригинальное положение. По-вашему, я виноват в том, что моя жена не весела, не счастлива и… и может быть не знает, чего ей надо. Вы делаете мне намеки, прямой смысл которых, если позволите прямо выразиться, заключается в том, что продолжение жизни в таком порядке, каким она началась, может повести к бедам. То есть к каким же это бедам? Я помогу вам объяснить это: вы пугаете меня охлаждением ко мне моей жены и… и всем, что за этим может следовать при ее красоте и молодости. Должен признать, что вы правы, но так как мы здесь все друзья и ведем разговор не для того, чтобы спорить и пререкаться, а для того, чтобы до чего-нибудь договориться, то я вам, если угодно, выскажу, что у меня на душе. Лара не вправе требовать от меня горячей и пылкой любви.

– Тогда для чего же вы на ней женились?

– Потому что она этого хотела.

Обе женщины невольно переглянулись.

– Позвольте, – молвила генеральша, – но ведь вы Лару любили?

– У меня была к ней привязанность, доходившая до обожания.

– И отчего же она вдруг исчезла? – подхватила Форова.

– Нет, не вдруг, Катерина Астафьевна, но, впрочем, довольно быстро.

– По какой же это причине?

– Причина? – повторил Подозеров. – А причина та, что Александра Ивановна дала мне очень хороший урок.

Генеральша покраснела и, нагнувшись к работе, проговорила:

– Что? что? Я вам давала урок против Лары?

– Нет, за Лару.

– Где и когда?

– Вечером, накануне дуэли, в вашем осиновом лесочке.

Подозеров припомнил Синтяниной, что в том разговоре она убеждала его, что штудировать жизнь есть вещь ненормальная, что молодой девушке нет дела до такого штудированья, а что ей надо жить, и человеку, который ее любит, нужно «добиваться» ее любви.

– Я в самом деле нашел, что это справедливо и что у такой женщины, как Лара, любви надо добиваться. Но чтобы добиваться ее, значит жертвовать своими убеждениями, свободой мысли, свободой отношений к честным людям, а я этим жертвовать не могу, потому что тогда во мне не осталось бы ничего.

– Но вы, однако, от ее руки не отказывались?

– Зачем же, когда она мне сама прежде отказала?

– Но ты, батюшка мой, за нее свой лоб подставлял.

– Что же такое? И кроме: того, я не за нее одну стрелялся.

Произошла маленькая пауза, после которой Форова, вздохнув, произнесла:

– Худо же тебе будет жить, моя бедная Лара!

– Напрасно вы ее оплакиваете. Поверьте, что если она вверила мне свою свободу, то я ничем не злоупотреблю. Как она поставила свою жизнь, так она и будет стоять, и я не ворохну ее и буду ей всегда преданнейшим другом.

– Только другом?

– Да; только тем, чем она хочет меня видеть.

– А полна от этого ее жизнь?

– Я не знаю; впрочем, не думаю.

– Ну, а вы же допускаете, что не теперь, так со временем она может пожелать ее восполнить?

– Очень может быть.

– Кто же будет виноват в том, что может произойти?

– Произойти?.. Я не знаю, о чем вы говорите? Если она полюбит кого-нибудь, в этом никто не будет виноват, а если она меня обманет, то в этом, разумеется, она будет виновата.

– А не вы?

– Я!.. С какой же стати? Она мне вверила свою свободу, я верю ей. Кто обманет, тот будет жалок.

– Это значит, что ты ее не любишь, – молвила Форова.

– Думайте как вам угодно, я запретить не властен, но я властен жить для жены и для того, что я считаю достойным забот честного человека.

– С обоими с вами, господа, пива не сваришь, – проговорила генеральша, и, начав собираться домой, добавила: – Оставим все это своему течению.

Вслед за нею поднялся и Подозеров.

Катерина Астафьевна молчала, но, когда Подозеров подал ей руку, она покачала головой и проговорила:

– Нет; кончено все: не она тебя не любит, а ты, Андрюша, к ней равнодушен. Иначе бы так не рассуждал. Жалко мне вас, жалко; очень уж вы оба себя уважаете, лучше бы этого немножко поменьше.

– И главное, что все это не так, – неосторожно молвила, совсем прощаясь, генеральша.

– И именно не так: ох, я вижу, вижу, что тебя что-то другое делает таким неуязвимым и спокойным.

– Вы отчасти правы; но знаете ли, что это такое?

– То-то не знаю, а хотела бы знать.

– Я вас удовлетворю. В жизни моей я пламенно добивался одного: господства над собою, и нынешняя жизнь моя дает обильную пищу этому труду, другого же я ничего не ищу, потому что мне ничего искать не хочется.

Катерина Астафьевна еще раз качнула головой, и гости вышли.

Лариса видела, как они сошли со двора, и пошла рядом и слышала, как Синтянина сказала Подозерову:

– Вы, Андрей Иванович, совершеннейший чудак, и Катя верно отгадывает, что вы уж через меру себя уважаете.

– Да, это быть может, но это единственное средство быть достойным того, что дороже обрывков ничтожного счастия.

Лара вернулась домой почти одновременно с мужем, который ее встретил, испугался немножко ее бледности и никак не мог добиться, где она была.

Она сидела бледная и, держа в своих руках руки мужа, глядела на него острым лихорадочным взглядом.

– Что с тобой, Лариса? – молвил муж. – Ты, может быть, больна?

– Нет; но… я видела тебя…