На ножах

У Павла Николаевича даже уши запламенели, а Ворошилов, с своею кошачьею мягкостью, начинает его внимательнейше расспрашивать о его здоровье.

– Больны? – начал он. – Чем? Что с вами такое сделалось? Верно простудились?

– Очень может быть.

– Это ничего нет легче, особенно в эту пору, а тут еще и покоя нет.

– Какой покой!

– Да, а тут еще этот сумасшедший… как его: Висленев, что ли?

– Да, Висленев.

– Помилуйте скажите, какого вздора он на вас наговорил: будто вы все знали.

– Это меня нимало не беспокоит, а вот досадно, что я нездоров.

– Ну, однако же… все одно к одному…

Ворошилов замолчал и начал врастяжку нюхать табак из своей золотой табакерки.

Горданову не терпелось, и он с нарочитым спокойствием проговорил:

– Что же одно к одному? Что вы этим хотите сказать? Разве меня в чем-нибудь подозревают?

– Нет, не подозревают, – отвечал, ощелкивая пальцы, Ворошилов, – а недоумевают, с чего и с кого начать, да и где начало-то – не видят.

– А ваше какое же мнение: где начало?

– Да, по моему мнению, оно должно крыться еще в московской кончине племянника Бодростина: это событие престранное. Я о нем разбеседовался с Висленевым… Разумеется, мое дело сторона, а так от нечего делать разболтался; он говорит: «я знаю: его Горданов у цыган отравил».

– Экой болван!

– И я говорю. Я не имею чести вас много знать, но…

– А что же далее-с?

– Ну, потом смерть этого княжеского управителя, как его?.. Ну, как бишь его звали-то?

– Светозар Водопьянов, – был точно такой же идиот, как и Висленев.

– Вот именно! Вы прекрасно сказали, Светозар Водопьянов. Но это эпизод самый простейший: его убили по ошибке…

– Вы так думаете?

– Ну конечно; а теперь Бодростин лег, уж это поправка.

– Но кому же была нужна эта поправка?

– А вот в этом и весь вопрос. Крайне сомнительно, чтоб это были мужики…

– Но вы разве не полагаете, что в народе против Бодростина было действительно враждебное возбуждение?

– О, нет! Я совершенно вашего мнения: в народе возбуждение было, но кому оно было нужно?

– Кому? вот прекрасный вопрос. Социализм в воздухе носится: им каждый дурак бредит.

– Пожалуй, что вы и правы, но кто же здесь из социалистов?

– А Висленев.

– Но ведь он сумасшедший.

– Так что ж такое?

– Ну, уж где сумасшедшему вести такое дело? Нет, должно быть совсем иное лицо, которое всем руководило и которому нужна была эта последняя поправка, и на это есть указание, кому она была нужна.

– Ну, если есть указание, тогда это другое дело; но что же это за указание?

– Да, совсем ясное указание, при котором не нужно уже много ума, чтобы добраться до истины. Чиновникам бы я этого не сказал, но вам, так как мы ведем простой разговор, я скажу.

– Сделайте милость: это очень любопытно.

– Довольно простой маленький фокус, и я его вам фокусом и объясню: позвольте мне ваши руки?

Горданов нехотя подал Ворошилову свою правую руку.

– Нет, вы обе позвольте.

– На что же это?

– А что? разве у вас болит еще рука?

– Вы отгадали: у меня болит рука.

– То-то вы ее носили на подвязке, ну, да ничего: видите вы эту вещь? – спросил он, показывая Горданову хорошо знакомый ему складной ножик, найденный на столе возле Бодростинского трупа.

Горданов нервно отдернул руку.

– Что, вы думали, что я вас уколю?

– Какая глупость!

– Ну, разумеется, – отвечал, не обижаясь, Ворошилов, – я вам только хотел показать, как иногда ничтожною внезапностью можно смутить самого правого человека.

– А разве ваш фокус-покус должен служить к тому, чтобы смущать правых?

– Нет, боже сохрани! А вы знаете ли, откуда мог взяться этот нож возле трупа? Нет; я вижу по вашим глазам, что вы этого не знаете… Это нож был нужен тому, кому нужно изменить форму трехгранной ранки на трупе. Однако я злоупотребляю… вы верно слабы… вы бледнеете.

Горданов вскочил и гордо воскликнул:

– Милостивый государь! Что вы меня штудируете, что ли, или испытываете на мне свою тонкость?

Но Ворошилов ему не ответил ни слова, а, отвернувшись к окну, проговорил:

– Ага! вот я вижу уже и гробы привезли, – и с этим отправился к двери и, остановившись на минуту на пороге, добавил:

– Ах, знаете-с, я было совсем и позабыл вам рассказать пресмешной случай.

– Извините, пожалуйста, а я не могу более слышать никаких случаев, я болен.

Горданов позвал слугу, но Ворошилов все-таки не вышел, а продолжал:

– Нет, ведь это о чем я вспомнил, прямо вас касается.

Горданов начал совсем терять терпение и с нервическим подергиванием лица спросил:

– Что, что такое «меня касается»?

– Да их неумелость.

– Черт знает что такое! О чем, о чем вы говорите?

– Я говорю о нынешних чиновниках, которые…

– Которые? – передразнил Горданов, – да вы представьте себе пожалуйста, что я не признаю никаких чиновников на свете.

– Ну, извините меня, а их нельзя отрицать, потому что они суть, ибо они могут отрицать ваше право свободы.

– Право свободы… Усердно вас прошу, скажите ясно, что вы столь любезно пришли мне сообщить!

– Ах, вы также, пожалуйста, не беспокойтесь, я уже пока все уладил.

– То есть как… что такое вы уладили?