На одном дыхании!

Напялив халат, расходившийся на груди, она слегка подула феном на короткие растрепанные волосы и отправилась искать кухню.

Она живет здесь уже несколько дней и все время путается! Интересно, можно в такой квартире прожить жизнь? Нет, в качестве арт-объекта квартира прекрасна. А жить?!

Раньше Глафира никогда не жила с Прохоровым… подолгу. Иногда они вместе спали, в основном в отелях, в основном за границей, где их никто не знал, и дома у него она была всего пару раз! И ей никогда не приходили в голову такие приземленные, неромантические мысли – как здесь жить-то?! Не попивать коктейльчик перед тем, как «все должно случиться», не принимать вместе ванну после того, как «все уже случилось», не прихлебывать кофе из одной чашки, сидя голыми за барной стойкой в гостиной, а… жить!

А Прохоров, в которого она была вроде влюблена?.. С ним можно жить?

Наверняка, бодро утешила себя Глафира. Вот они живут уже несколько дней, и все у них просто прекрасно! Правда, никакого интима, она все время лежит – болеет, открывает не те двери и так и не научилась пользоваться кофеваркой – иридий, палладий, ванадий и ряды кнопок, как в центре управления полетами.

И очень хочется домой. Так хочется, что, закрывая глаза, она все время видит одно и то же – широкие лиственничные доски, камин с закопченной задней стенкой, темные балки на потолке, яблоки в корзине у высоких дверей, распахнутых в сад. Гамак между соснами.

Надо было снять гамак. Что он висит, мокнет?..

– Мне нельзя раскисать, – громко сказала Глафира. – Ни в коем случае! Я все выясню и поеду домой. И сниму гамак!

Разлогов любил иногда посидеть в гамаке. Черт бы его побрал!..

В так называемой кухне – кадмий, литий, бериллий – Глафира разыскала турку, початую пачку кофе и какую-то колбасу за неприступной холодильной дверью.

Телевизор работал – вот, оказывается, откуда песни и разговоры!

Жуя колбасу и запахивая то и дело открывающийся на груди халат, Глафира с трудом взгромоздила себя на длинноногий, высоченный, элегантный стульчик и потянула к себе журнал.

Это был тот самый журнал, открытый на той самой странице.

Глафира глубоко вдохнула и выдохнула. Зачем Андрей принес его сюда, да еще забыл на самом видном месте?! Он же знает, что ей… неприятно.

Куда там «неприятно»! Она эти фотографии видеть не может! И не хочет! И не будет на них смотреть!

Она швырнула журнал, он поехал по стойке и шлепнулся с другой стороны, распластав страницы, как разноцветная бабочка, с лету вляпавшаяся во что-то липкое.

Глафира сварила кофе, дожевала колбасу. Распластанный на полу журнал не давал ей покоя. Прихлебывая кофе, она сползла с элегантного стульчика, подошла и двумя пальцами подняла журнал.

Я все понимаю, брезгливо подумала она про Прохорова. Работа такая. Обыкновенная работа за деньги, ничего особенного. Тебе платят. Ты ставишь материал в номер. Но ведь это не чья-нибудь чужая жизнь, до которой нам дела нету. Это моя жизнь. А следовательно, и твоя, если ты меня любишь!.. Хоть бы ты раз в жизни отказался! Ну отказался бы, и все тут!..

Впрочем, отказался бы Прохоров, поставил бы Сидоров или Петров. Какая разница!..

Только одна фотография ее интересовала – только одна из всего цветистого глянцевого множества! И, превозмогая себя, Глафира вернулась за стойку, неся журнал на отлете, шлепнула его на полированную поверхность и еще раз посмотрела.

Ну да. Белый пляж, загорелое тело в двух полосочках почти несуществующего купальника, совершенное, правильно припорошенное правильным песочком, и на заднем плане Разлогов.

Очень раздраженный. Вовсе не Аполлон. Решительно не красавец-мужчина. В плавках лучше не фотографироваться. Никогда. Даже после прохождения «обмеров» у фитнес-тренера.

Глафира еще раз взглянула в прищуренные от злости глаза Разлогова.

Погибель, а не глаза.

Скажи мне, откуда могла взяться эта фотография?! Подскажи мне хоть что-нибудь, иначе я никогда не найду убийцу! А «никогда» – очень плохое слово. Гораздо хуже многих других плохих слов.

В недрах квартиры что-то тонко пропищало. Глафира подняла голову и настороженно прислушалась. Загремело железо, лязгнули цепи, снова запищало. И Прохоров сказал откуда-то издалека:

– Ты моя хорошая. Ты моя красавица. Ждешь меня, да?

Глафира пожала плечами и запахнула халат. Любовь Прохорова к кошке Дженнифер не знает никаких границ. Впрочем, любовь вообще границ не знает.

– Ты красавица. Красавица, да? Королева красоты! Ну вот так, вот так… Глаша! Глаша, ты встала?..

Глафира опять пожала плечами, словно сомневалась – шут его знает, встала или не встала!..

– Глаша?

Прохоров показался на пороге кухни – голубая рубаха, клетчатый пиджак, ладные джинсы. С одной руки свешивается Дженнифер, с другой – офисная сумка из мягкой черной кожи.

Очень стильно.

– Ты чего не отзываешься? – подошел и поцеловал. Пахло от него упоительно, и все бы хорошо, только во время поцелуя Дженнифер болталась у него на локте, попадая хвостом в вырез Глафириного халата.