На одном дыхании!

– Марина, – горько вымолвила старуха. – Она ребеночка-то дождаться не могла, так радовалась, так хотела! А пес этот твой избил ее смертным боем. Вот мальчонка-то и родился убогим. Ну тут пес, ясное дело, с ней разженился, а с тобой снюхался. А Мариночка одна этот крест несет. И никто, никто ей никогда не помог, что там копейки, полушки не дал!..

«Все, – подумала Глафира. – Вот теперь уж точно все. Моей жизни пришел конец. Больше ничего и никогда не будет».

– И не смей ты никогда в дом к нам являться! – с сердцем, но тихо попросила старуха. – Чтоб близко к Марине не подходила! Слышишь ты меня, девка? Или в курином обмороке пребываешь?

И она искоса взглянула на Глафиру. Та некоторое время сидела, не шелохнувшись, уставившись на коробку с имбирным печеньем. Потом вдруг замотала головой, повернулась к старухе и схватила ее за руки.

– Вера Васильевна, – заговорила она отчаянно, – послушайте!.. Я точно знаю, что Разлогов все время давал Марине деньги! – Бабка хотела возразить, но Глафира не дала ей этого сделать. – Да, да! Мне наплевать, верите вы или нет! Но он платил постоянно и помногу! Я никогда не понимала, за что! Но не спрашивала, это ведь его жизнь, а не моя, я-то появилась уже потом, потом!

Зачем-то она потрясла бабкины руки, тяжелые и холодные.

– Он никогда, никогда не говорил мне о ребенке!

– Как же тута скажешь-то? Я, мол, своего сыночка сам уродом сделал, а потом сам же его, сироту, на произвол судьбы спокинул!

– Этого просто не может быть! – Глафира выпустила бабкины руки, наклонилась вперед и схватила себя за волосы. И забормотала лихорадочно: – Хотя тогда за что он платил? И так много?! Откупался? Никак, никак… Господи, разве так можно?..

– Погоди, девка, – сказала старуха, пожалуй, с сочувствием, – не убивайся ты так!

– Откупался? – бормотала Глафира. – «Только вперед? Прошлого нет и больше никогда не будет… Все, что осталось позади, отработанный материал!»

– Погоди, погоди, девка…

– Но ведь за что-то он ей платил! Все время, постоянно! И так много! Выходит, за ребенка? За изуродованного ребенка?!

– Да ни копеечки он ей не дал! Ни одной!

– Замолчите! – закричала Глафира страшно. – Немедленно замолчите!

Она выскочила из дома и побежала по дорожке – куда, зачем? Разве теперь можно убежать от того, что только что Разлогов с ней сделал? От нового, ужасного знания? От Разлогова, который перестал быть Разлоговым и стал просто мерзким, отвратительным человечишкой?! Глафира все шла по дорожке в лес. Уйти бы далеко-далеко и больше никогда не возвращаться! Ногам было мокро, и ледяной ветер задувал в пиджак, который она надела, потому что ей очень нравился разлоговский запах.

Однажды где-то здесь они смотрели лосенка. Трогательного, губастого лосенка, который объедал листья, а потом вдруг удивленно уставился на них. Мать где-то рядом ходит, сказал тогда Разлогов.

Значит, все это время – и когда смотрели лосенка, и когда клали печь, и когда подтирали за щенком лужи, и когда скучали на протокольных мероприятиях, и когда собирали чемоданы, чтобы лететь на море, – он… знал?! Знал, что где-то пропадает мальчик, его собственный сын. Пропадает потому, что его отец, вот тот самый, что смотрел лосенка и ездил к соседу, державшему лошадей, – чудовище? Отвратительное еще и потому, что так своей вины никогда и не признало?! Откупалось, платило – но никогда не каялось?!

Глафира все шла и шла, и мокрый лапник хлестал ее по щекам. Так тебе и надо, дура. Еще больше бы надо, да некуда!

– Девка! – закричали откуда-то издалека. – Девка, вернись! А-у-у!

– Ау, – мрачно отозвалась Глафира себе под нос, – ау.

Она дойдет до речки, прыгнет с обрыва, и дело с концом. Вода холодная, и это облегчит все дело. Когда-то на Байкале Разлогов говорил ей, что в холодной воде долго не продержаться. Он заставлял ее натягивать спасжилет, но говорил при этом, что в такой холодной воде жилет нужен только для того, чтоб быстрее нашли! У Глафиры нет спасжилета, и быстро ее не найдут.

Впрочем, какая разница!..

Может, от того, что отчаяние ее было так велико и так неожиданно для нее самой, а может, от ветра, который тревожно гудел в соснах, все усиливаясь, выдувал из глаз слезы, а из головы мысли, но только она вдруг остановилась посреди темного леса, закрыла глаза и подумала совершенно отстраненно: что это со мной? Это не моя жизнь. Это чья-то чужая, не имеющая ко мне отношения, уродливая и перепутанная, у меня никогда такой не будет!

Да нет, с досадой возразили ветер и лес, в котором где-то далеко бродил подросший лосенок. Нет же. Это именно твоя жизнь, и ты должна в ней разобраться. Поставить на прошлом крест и продолжать жить дальше. Только вперед – так, кажется, говорит твой Разлогов? Ну если ты, конечно, и впрямь не собираешься топиться!..

Глафира некоторое время постояла, длинно и протяжно дыша, и повернула к дому.