На огненном берегу

— Понимаете… Я даже не знаю, как вам коротко объяснить. Вдруг мне доложили, что левее нас какое-то подразделение штурмует немецкое проволочное заграждение. Я присмотрелся и сквозь туман действительно увидел 45-миллиметровое орудие, у которого наводчик припал к окуляру. В нескольких метрах от него станковый пулемет с пулеметчиком, а в стороне, стоя на коленях, боец изготовился метнуть гранату. Двое лежат у самой проволочной паутины… — капитан на секунду умолк.

— А дальше что? — нетерпеливо спросил я.

— А дальше, сколько я ни смотрел, они так и продолжали лежать без движения, припорошенные снегом.

— Ну что ж, Григорий Афанасьевич, что не успели сделать те воины, сделаем мы. Будьте готовы, через три минуты заговорят «тульские самовары» (так бойцы называли минометы)…

Ровно в назначенное время в небе появились темно-зеленые «илы» и серебристые бомбардировщики. От их бомб и залпов тысяч орудий и минометов с левобережья дрогнул утренний воздух, а склоны высот и оврагов, занятые врагом, покрылись черными пятнами. Всюду слышалось «ура». Все войска действовали по строго согласованному плану в направлении Городища, откуда все отчетливее и слышнее доносился неумолкаемый грохот артиллерии наступающей 21-й армии Донского фронта.

Батальон Кулаева двинулся на вражеские проволочные заграждения, опоясывавшие Мамаев курган.

Вначале казалось, что гитлеровцы без боя решили оставить эту «злополучную» высоту, за которую положили не одну тысячу своих солдат и офицеров. Без единого выстрела они подпустили батальон к проволочному заграждению, а потом уже открыли огонь.

Два солдата были ранены. Любимица батальона санинструктор Наташа — маленькая хрупкая девушка (фамилии ее не помню) — стащила раненых в воронку, перевязала. Одного из них положила на волокушу, потащила под гору.

— Куда ты, Наташа, ложись! — крикнули ей.

Но было уже поздно. Мина разорвала в клочья волокушу, а девушку швырнула в воронку.

— Наташу убили! — разнеслось по батальону.

Два бойца бросились к девушке.

— Наташа, Наташа! — окликнули они разом.

— Я здесь! Кого-то перевязать надо? Я сейчас… — отозвалась девушка ослабевшим голосом, пытаясь подняться, и упала лицом на землю. На ее шинели, под правой лопаткой, быстро увеличивалось алое пятно.

— Давай скорей бинт! — сказал гвардеец постарше, обросший рыжей бородой, прижимая ладонями липкую шинель на плече и груди девушки.

— Есть бинты..

— Теперь сними с нее шинель, да так, чтобы ей не было больно. Лучше разрежь…

— Так она же замерзнет потом без шинели.

— Свою отдам, — возразил старший, глядя на побледневшее лицо девушки, и сам принялся резать на ней одежду.

— Ух, как тебя угостили, Наташенька. Ну, ничего, доченька, крепись, до свадьбы заживет…

Широко раскрыв голубые глаза, девушка молча смотрела в небо.

Гвардейцы перевязали ее бинтами, окутали своими шинелями. Рыжий сказал:

— Ты оставайся с ней, а я к ребятам, — и пополз к товарищам.

Тем временем на НП поднесли раненого. Весь в бинтах, он тяжело стонал.

— Кого принесли? — спросил я.

— Разведчика. Славку Белова.

— Славку?! — вырвалось у меня, и я бросился к нему. — Дорогой мой, как это ты не уберег себя?

— Осколком мины, товарищ майор, — дрожащим голосом ответил Белов, и глаза его наполнились слезами.

— Крепись, Слава, в госпитале поправишься, и мы еще повоюем.

— Это верно, да только убывать отсюда, когда наши подходят с запада… Обидно… — Славка всхлипнул.

— Несите его, ребята, — приказал я, обняв худенькие Славкины плечи и крепко поцеловав его в обескровленную щеку.

А солдаты, преодолев проволочные заграждения, уже завязали бой в траншеях врага. За траншеями, совсем рядом, круто поднималась выпуклая вершина Мамаева кургана. Из-за нее взошло солнце. Оно осветило заснеженную приволжскую равнину. По ней, развернувшись широким фронтом, с запада шли советские танки и боевые порядки пехоты.

— Наши! Ура! Наши идут! — загудело по всему склону горы. В воздухе замелькали шапки и рукавицы.

Гитлеровцам явно не по душе пришелся наш восторг. Они усилили артиллерийский и минометный огонь, оказывали бешеное сопротивление в траншеях. Но наши воины с удесятеренной энергией штурмовали их окопы и дзоты.

2-й и 3-й батальоны решительными ударами выбили гитлеровцев из ряда траншей у Тира, за железной дорогой и, оставив там небольшое прикрытие, двинулись навстречу приближающейся группе воинов Донского фронта.

После короткого знакомства наши комбаты и представитель политотдела майор Л. П. Корень вручили встретившемуся подразделению Красное знамя.

Встреча превратилась в немноголюдный, но бурный митинг. Незнакомые солдаты, пропахшие пороховым дымом и потом, крепко обнимались, хлопали друг друга по плечам. В их глазах сверкали слезы. Слышались возгласы: «Привет гвардейцам Родимцева!», «Смерть фашистским оккупантам!», «Да здравствует наша победа!»

Наблюдая со своего НП, я докладывал обо всем этом Панихину. А спустя какое-то время он сообщил мне, что соединились с частями Донского фронта и воины 39-го и 42-го полков, и попросил меня спуститься на КП полка.