На охотничьей тропе

К открытию сезона он уже знал о запасах ондатры, о пунктах её обитания. Наиболее точный учёт был, пожалуй, только у заведующего производственным участком Сергея Селивёрстовича Прокопьева, который всё лето проводил на водоёмах, определяя запасы зверьков для составления графика облова угодий. И вот теперь все расчёты рушатся — погода мешает. А ведь парторг после того, как был подписан договор с николаевцами, предупреждал: «Смотри, Благинин, держи слово. Ты у нас направляющим пойдёшь, по тебе весь коллектив охотников равняться будет». Вот тебе и равняйся… И вдруг вспомнил: «Капканы-то стоят на водоёмах. Половина добычи может погибнуть. Ястреба-тетеревятники, совы доберутся до ондатры, все шкурки попортят. Нельзя этого допустить. Всякий тебя после этого браконьером назовёт, скажет: коршунью ценных зверьков скармливаешь. Но что же делать, что?»

Благинин ещё долго лежал, закинув руки под голову, и соображал, на что решиться. Пришел на память эпизод из фронтовой жизни.

Однажды командир сказал, перед строем: «Надо взорвать мост на речке Чаче. Охрана большая. Поручение опасное. Кто сам желает пойти?»

Иван первым изъявил желание. Командир посмотрел ему в глаза и спросил:

— Не испугаешься? Одному ведь надо итти…

Нет. Сибиряки не из робкого десятка.

И Благинин с ящиком взрывчатки проскользнул ночью мимо патрулей и дозоров, уничтожил мост и благополучно вернулся назад. А ведь знал какой опасности тогда подвергался, но не испугался. Так почему же раздумывал сейчас? Или испугался ветра, больших волн? И он как-то сразу решил: «Еду утром на Лопушное».

Охотники поднялись рано. Они выходили из избушки, смотрели, как неистовствует ветер и возвращались назад. Спать больше не ложились, но на промысел никто не собирался.

— От ты, проклятущий, разбаловался! — ворчал Тимофей, сидя на топчане, поджав под себя по-монгольски ноги. — И когда только управу на него найдут. Нажал бы кнопку — и стоп, прекращайся за ненужностью.

— Ну, уж ты тоже скажешь. Ветром не управишь, заметил Салим Зайнутдинов — маленький, сухонький, но быстрый в движениях охотник из татарского селения, которые нередко встречаются в Чёмской степи.

— Сейчас всё могут, — убедительно заявил Тимофей. — Вот я слышал, — что гончих уж электрических изобрели. Из алюминия для лёгкости сделаны. Вышел в лес, нажал кнопку, она и побежала по следу. Нюх сильней, чем у сеттера. Добежит до места, где зверь залёг, встанет, как вкопанная, и даже ногу одну отставит. И начинает по радио лай свой передавать. А иногда даже сообщает, какого зверя держит. Слышишь в наушники: «Лису, мол, положил, Тимофей Никанорыч, поторапливайся…» Это, значит, для того, чтобы знать, на кого заряд в стволе иметь. Вот она, техника-то!

Очередная сказка всезнающего Тимофея. И кто это тебе все сообщения доставляет? — заметил Фирсов, кряжистый промысловик лет сорока — сорока пяти, с окладистой, в мелких завитушках бородой и нависшими пучками густых бровей над глубоко впавшими глазами, которого все называли просто, по отчеству: «Ермолаич». Умный и начитанный, он умел правильно во всём разобраться, и охотники считались с его мнением.

— Уж достоверно известно, Ермолаич. Авторитетнейший человек сказывал…

Это мы знаем. Ты ведь с неавторитетнейшими и дело не имеешь. Сам сват королю, кум министру.

Что ни день, то и новое враньё. И где только у человека столько выдумки берётся, — вмешался в разговор Андронников.

Враньё, враньё!.. — передразнил Андронникова Тимофей. — А ты вот попробуй так хорошо, от души соврать.

— Ну, раз от души, тогда ладно, — примирительно сказал Андронников.

Благинину надоело слушать болтовню охотников, он скинул с себя одеяло и начал одеваться.

— Ты куда это собираешься, Иван, не на Лопушное ли? — полюбопытствовал Тимофей Шнурков.

— А что ж, и на Лопушное. Запрет разве поставлен?

Тимофей сначала нс поверил, что Благинин собирается на промысел, но когда тот начал натягивать высокие болотные сапоги и брезентовую куртку с капюшоном, возмутился:

— Да ты что, ошалел, Иван, что ли? В такую погоду добрый охотник собаку не выгонит на улицу, а ты…

— А что ж по-твоему — пропадать ондатре? Коршун, он всегда на готовенькое пожалует.

В разговор вмешались другие охотники, стараясь убедить Благинина не выезжать на озеро.

— Волны-то сейчас какие. Лодку на Лопушном, что щепку на море, кидать будет, — заметил Ермолаич.

— Ой, Иван Петрович. Салимка тебе не даёт совет ехать. Перевернёт лодку — не выберешься.

— Не езди, Иван, подожди. Говорят, ночной ветер только до обеда. Может утихнет, — обнадёжил Благинина Тимофей Шнурков.

Благинин понимал беспокойство о нём товарищей, да и сам хорошо знал по опыту, что нельзя выезжать на озеро, но мысль о том, что пропадут шкурки ценных зверьков, капканы, а главное не будет выполнено обязательство, заставляла его колебаться.

Иван сидел у стола, подперев голову руками, и задумчиво смотрел в окно, за которым раскачивалась одинокая сгорбившаяся берёзка, стуча обломанными сучьями в стекло.