На орловском направлении. Отыгрыш

А в небольшом сквере на западной окраине несколькими годами ранее появился памятник, созданный дмитровцами братьями Родионовыми. В путеводителе можно прочесть: «Памятник летчицам — защитницам Дмитровска-Орловского». Но памятник сразу же получил неофициальные названия, неизменно удивляющие приезжих, — «Валькирия» и «Маринка». Девушка в летном шлеме держит на высоко поднятой раскрытой ладони голубя мира. В этом случае не остаётся места догадкам: при работе над скульптурой художники-монументалисты пользовались фронтовой фотографией Марины Орловой, в девичестве Полыниной, ныне проживающей в городе-герое Мурманск. Марина Алексеевна не смогла прибыть на открытие памятника, но на митинге было зачитано её письмо с благодарностью создателям памятника и такими словами, обращенными к новому поколению дмитровцев: «В дни праздников принято желать друг другу мирного неба над головой. Мирного голубого неба с ярким солнцем и спокойными облаками, со стремительными птицами и неторопливо проплывающими в далекой вышине самолётами. Самолётами, которые несут на своих бортах только хороших людей и полезные грузы. Даже если небо вспыхивает зарницами или полыхает молнией, оно остаётся мирным. И после дождя снова восходит солнце. Желаю вам никогда не знать другого неба».

Глава 18

2 октября 1941 года,

близ Дмитровска

В январе тридцать третьего Клаусу Весселю исполнилось четырнадцать лет. Отец подарил ему набор слесарных инструментов, а старший брат Хельмут — записную книжку в кожаном переплете. Один мечтал видеть Клауса хорошим автомехаником, таким же, как дядя Вилли, — он-то никогда не сидел без куска хлеба, не то что простой работяга! Другой почему-то видел в нескладном рыжеватом подростке, который до сих пор донашивал за ним одежду, а за столом норовил урвать кусок повкуснее, ни много ни мало — нового Шиллера. В будущем, конечно. А в настоящем Клаусу предстояло много и усердно учиться, да так, чтобы не разочаровать ни отца, ни брата. Дядя Вилли тоже племянником был доволен, ставил в пример сыну, толстому Готфриду, и не бранился, когда Клаус отвлекался от работы, чтобы черкнуть строчку-другую в записную книжку. Ту самую, в коричневом кожаном переплете, — он постоянно носил её с собой. На первой странице, потратив целых два вечера, каллиграфически вывел черной тушью слова: «Sturm und Drang»[3], а ниже — стихотворное посвящение великому штюрмеру.

В это время по улицам маршировали парни из Sturmabteilung и звучала «Die Fahne hoch», написанная легендарным человеком, носившим ту же фамилию, что и Клаус. Толстый Готфрид надел коричневую форму — и Клаус вдруг понял, что кузен никакой не толстый, а просто атлетически сложенный. И принялся тайно, но отчаянно завидовать. И трудиться в автомастерской за двоих.

Под натиском новых впечатлений незнаменитый и пока ни к чему великому не причастный Вессель, как умел, начертал карандашом на форзаце своей записной книжки Войну в образе прекрасной юной женщины. По замыслу она воздетым мечом должна была указывать нации путь ввысь, к свободе и процветанию. Но рисовальщику Клаусу было далеко до Клауса-стихотворца, и Война получилась похожей не столько на истинную арийку Лоттхен — дочь дантиста, сколько на кривую Луизу из бакалейной лавки. Да и меч, совестно признаться, больше напоминал зубило, а нация — полудюжину человекоподобных чурбачков. Они тянули вверх корявые ветки, будто норовя зацепиться за край мантии девы. Мантия вышла, пожалуй, лучше всего, складка к складке… Только глупцы и трусы видят в войне хаос, на самом же деле она — порядок.