На острие меча

— Мужественное решение. Можете считать, что Украина уже признательна вам за избавление от шайки грабителей. Да и нам в этом бою тоже пришлось бы трудно, если бы не ваши воины. Хотя шакалы Бохадур-бея всего лишь грабители, но чувствуется, что все они прошли неплохую выучку в боевых походах.

«“Каждый принимает свою стрелу”, — вдруг вспомнились Сирко презрительно-холодные глаза графини. — Какое счастье, что паренек уже не мог видеть, как отблагодарила его за спасение эта странствующая красавица».

— Ваши казаки тоже отменно обучены, полковник. Лагерь из повозок… Мне приходилось слышать о таких казачьих лагерях, но в бою видел их впервые.

— Настоящие казачьи лагеря из повозок еще укрепляются окопами и валами, готовятся тайные подкопы для вылазок в стан осаждающих, словом, это целая наука, осваивать которую приходится у нас каждому воину, сама жизнь заставляет. Однако замечу, что, находясь на службе у польского короля, вы, князь, чаще будете оказываться в роли не защитника такого лагеря, а штурмующего.

— Но ведь вы тоже пребываете на службе у того же польского короля, да к тому же являетесь его подданным, а значит, мы союзники. Или, может быть, вы находите какую-то разницу в том, кому и как мы служим?

— Я служу королю Польши, — медленно, вдумчиво проговорил Сирко, поднимаясь с жупана, который ему подстелил джура, — но лишь до первого восстания казаков, первого зова из Сечи. В этом и заключается разница между тем, как служу я и как будете служить вы. А пока восстания нет, готов охранять границы Украины вместе с польскими шляхтичами, которые уверены, что берегут границы Речи Посполитой.

47

Свинцовое облако, зарождавшееся на вершинах гор, медленно, словно остывающая вулканическая лава, сползало лесистыми склонами, угрожая вот-вот поглотить еще недавно изнывавший от жары Бахчисарай. Стоя посреди внутреннего дворика, скрытого от глаз посторонних строениями дворца, Ислам-Гирей [23]демонически всматривался в эту мрачную, отдающую холодной сыростью лавину, силой воли пытаясь остановить ее движение, развеять, вернуть на небосклон предательски скрывшееся от его всемогущих глаз солнце.

Еще недавно крымский престол казался Ислам-Гирею вожделенной вершиной, достигнув которой он сможет наконец познать истинную радость императорского восхождения к Олимпу власти и славы. Но вот он достиг ее. Пройдя через заговоры, предательство и кровь, через неуверенность побед и надежды поражений, через гнев и молитвы, он вернулся в Бахчисарай победителем, вождем, ханом, властелином.

Однако теперь, осмотревшись уже с высоты ханского трона, он вдруг открыл для себя, что восседает посреди выжженного междоусобными войнами, пораженного голодом и болезнями клочка земли, со всех сторон зажатого могущественными соседями, ни один из которых не только не желает признать его, Ислам-Гирея, как хана, но даже слышать о нем. А еще он открыл для себя, что возле него почти не осталось преданных людей. Куда ни кинь — не верящая ему и боящаяся его беднота, да ненавидящие семейства вечно чем-то недовольных, обиженных алчных мурз, самым испытанным оружием которых стали двуличие, лесть, заговоры и змеиное выжидание.

Этого ли он хотел? На это ли рассчитывал и к этому ли стремился?

— Гонец из Буджацкой орды, всемогущественнейший, — появился за его спиной Карадаг-бей.

Ислам-Гирей напрягся, но головы не повернул. О гонцах из Буджацкой орды, как и гонцах из Запорожской Сечи, он приказал докладывать немедленно, даже в полночь, поднимая его с постели. Но из этого не следовало, что так же немедленно хан должен принимать и выслушивать их.

Он снова взглянул на лавину свинцово-черных туч. Словно подчиняясь его воле, они замедлили движение и начали рассеиваться. Причем Ислам-Гирею не хотелось сомневаться в том, действительно ли это происходит именно по его воле, а не по воле Аллаха. Он всегда чувствовал, что в теле его, в духе заложено нечто демоническое, отличающее от всех остальных смертных; что какая-то внеземная, подвластная лишь воле Аллаха, сила уже давно и навечно овладела им. Сила, воспользоваться которой он, Ислам-Гирей, сможет только тогда, когда станет правителем. Так вот, теперь он стал им и, видит Аллах, пора пробуждать в себе гений властителя, пора…

Карадаг-бей был рожден от турчанки и араба-эфиопа. Арабский тип лица каким-то удивительным образом сочетался в нем с тюркской припухлостью глаз, а негритянская курчавость волос — с почти европейской светлостью кожи; добродушная толстогубая улыбка — со свирепостью взора, а кротость повиновения — с нечеловеческой мощью бунтующих мышц, по-змеиному опоясывающих все его непомерно громадное тело. Для Ислам-Гирея он был всем: рабом, верным слугой, лекарем, телохранителем, секретарем, первым советником… При ханском дворе это было известно каждому. Но мало кто знал об основной обязанности этого человека, основном его призвании — главного тайного посла.