На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1939-1945

Ритуалы русской православной церкви были мне незнакомы, однако чем дальше, тем сильнее меня охватывала магия службы. Невидимый за алтарем, один из священников[42] начал монотонное чтение, которому вторил хор из восьми певчих, стоявших перед алтарем. Звуки пения наполняли всю церковь. Из-за прекрасной акустики казалось, что голоса идут откуда-то сверху, прямо с неба. Люди упали на колени и принялись молиться. У всех в глазах стояли слезы. Для них это была первая обедня за более чем двадцать лет. Меня и моего спутника это очень тронуло. Как же глубоко верили эти бедные люди. Никакая идеология, никакое принуждение и даже террор не могли лишить их веры. Пережитого тогда в соборе мне никогда не забыть.

Следующей нашей целью стал город Вязьма, стоявший на шоссе Смоленск – Москва и находившийся в 200 с небольшим километрах от Москвы. Силами разведывательного батальона мне предстояло провести проверку участков территории восточнее и северо-восточнее в районе севернее шоссе, произвести рекогносцировку на фланге и продвигаться как только можно быстрее.

Пройдя примерно километров 50, мы столкнулись с упорным противодействием. Мы установили, что русские создали сильную линию обороны на высотах с востока широкой долины притока Днепра, в нескольких километрах к северу от населенного пункта Ярцево. На позициях стояли танки T-34 и тяжелая артиллерия. Я доложил обстановку, и дивизия развернула крупномасштабную атаку. Вспыхнули ожесточенные дуэли танков и артиллерии, продолжавшиеся несколько суток.

15 июля был мой день рождения, и я хотел его так или иначе отпраздновать, поскольку он запросто мог оказаться последним. Коль скоро продвинуться мы не могли, пришлось нам «замереть» на месте, и я пригласил командиров на «трапезу». Моему «отелье» Фриче, служившему в моей бывшей роте, пришлось поколдовать, чтобы все организовать. На западном склоне, прямо на глазах у русских, находившихся в какой-нибудь тысяче метров, поставили стол со скатертью и всевозможными деликатесами на нем. В обычных условиях они бы не вызвали повышенного внимания, но здесь, в России, подобные вещи являлись редкостью. Откупорив «добытые» бутылку водки и несколько бутылок мозельского, мы подняли тосты за туманное будущее.

Бои под Ярцево продолжались куда дольше, чем нам того хотелось. Судя по всему, блицкригу подходил конец. С немалыми потерями мы в итоге все же прорвались. К несчастью, среди павших оказался и командир нашего мотоциклетно-стрелкового батальона, который мне тоже пришлось принять под свое начало. Имея под командованием четыре моторизованные роты ветеранов, я превратился даже в нечто большее, чем просто глаза и уши дивизии.

Сопротивление становилось все более упорным. Русские вводили в бой танки T-50, обладавшие лучшим вооружением и бронированием[43]. Чтобы поразить их в лоб, приходилось подтягивать 88-мм орудия. Целью нашей оставалась Вязьма. Перед тем как взять ее, нам предстояло овладеть подступами к верховьям Днепра.

Погода в те августовские дни стояла жаркая, однако в условиях континентального климата вполне переносимая. Тяжело доставалось только пехоте, которая топала на своих двоих.

Пока основные силы дивизии упорно и медленно продвигались вперед, моя задача состояла в разведке участков к северу и северо-востоку на нашем открытом левом фланге. Там сплошной фронт пока еще отсутствовал. Танковые дивизии устремились вперед клиньями, оставив неприкрытыми свои фланги. Мы продвигались по бездорожью через бесконечный лес, где лишь иногда появлялись просветы с небольшими селениями. Дорог, по сути, не было, только тележные колеи.

Когда я, стоя на берегу, искал способ переправиться через речку – мост казался непригодным для этого, – я вдруг оказался лицом к лицу с русским солдатом. Он стоял у дерева и ждал, наверное, что мы проедем мимо. Но вдруг, точно в замедленной съемке, я увидел, как он поднимает винтовку и целится прямо в меня. «Или я, или он», – мелькнуло у меня в голове, я машинально вскинул автомат и успел выстрелить первым. Русский выронил винтовку и рухнул на землю.

Когда я подошел к нему, он был еще жив, хотя жить ему оставалось недолго. Глаза его я запомнил навсегда. В них был только один вопрос: «Зачем?» И тут впервые я осознал, сколь важным было это мое «или он, или я». Не могло быть никакого места для сомнения или для сочувствия. Мне лишь на мгновение подумалось, что у этого молодого русского где-то остались мать и семья. Мне пришлось бросить его там, как приходилось оставлять очень многих лежать по обочинам дорог, просто бросать их без погребения.

Еще примерно через 50 километров лес кончился. Противодействия мы не встречали. Впереди лежала небольшая деревушка, к которой мы рискнули приблизиться. Местные жители вышли из изб. Похоже, они принимали нас за русских. Когда я объяснил, кто мы, ко мне подошла крохотная старушка.

– Так что ж, война? – спросила она. – А что наш батюшка царь поделывает?