На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной

Нас было всего три женщины — я и две уркаганки, но вполне дружелюбные и приличные.

Как выяснилось позже, мы ехали в Кемь.

Но вот приехали… По «личным делам» нас вызвали из нашей клетки и вывели на перрон… Холод, метель — бр-р-р! И сейчас в дрожь бросает, как вспомню! Стражам нашим тоже холодно. Стоят, чертыхаются, кроют матом начальство. Оказывается, привезли — а сдавать некому, никто нас не встречает… А поезд не ждет, конечно, ведь это обычный пассажирский состав — только один специальный вагон для заключенных.

Поезд постоял свои положенные 10–15 минут и отправился дальше.

Ничего не поделаешь — посадили нас обратно в наш вагон и повезли в Мурманск. Там поезд простоял сутки, потом поехал назад (в Ленинград!).

На пути назад нас в Кеми опять никто не встретил, а в Медвежке какой-то конвой оказался на перроне и забрал нас.

Так, после путешествия в Мурманск мы снова оказались в «родной» Медвежьегорской пересылке. Появление мое в бараках 58-й сначала произвело сенсацию!

…Эта история с путешествием в Мурманск и обратно повторялась (с перерывами в две-три недели) три раза! Так что при очередном отъезде я уже прощалась «до скорого свидания» и мои друзья поджидали меня через пару дней назад.

Один из таких приездов моих был отмечен чаем с какими-то вкусными вещами — не помню, то ли пирожными, то ли конфетами — в мужском бараке, где была плитка, на которой можно было вскипятить чайник.

Было это вечером, когда служащих управления привели с работы и мы, человек пять мужчин и женщин, сидя на чьих-то нарах, весело болтали, распивая чай из жестяных кружек. До отбоя было еще далеко, но наши недремлющие «воспитатели» — сами из заключенных — тут же накрыли это «противозаконное» чаепитие.

Женщины были изгнаны из мужского барака, а дня через два был оглашен приказ, карающий нарушителей дисциплины. И снова я получила (на этот раз, правда, всего трое суток изолятора) за «связь» с… инженером Красным!

Большей глупости и несуразицы они придумать не могли. Миша Красный, как все его звали, несмотря на то что по возрасту он несомненно относился к старшему поколению, был на редкость симпатичным и добродушным человеком, всеобщим любимцем, всегда старавшимся помочь товарищам, чем только мог.

Мне, например, он приносил книги, так как, работая в управлении, всегда мог достать их у вольнонаемных друзей или в библиотеке. Иногда угощал чайком, но никаких романтических отношений между нами никогда не было. Он был женат и романов в лагере не заводил. И в лагере, где все всегда известно, знали об этом.

Вот почему оглашение приговора на утренней поверке во дворе было встречено гомерическим хохотом и рукоплесканиями, тем более что сам Миша Красный был ужасно смущен и даже расстроен: за всю свою лагерную бытность он впервые подвергался взысканию, да еще таким курьезнейшим образом!..

Впрочем, отсиживать нам не пришлось — меня снова взяли на этап, оказавшийся на этот раз последним, а Мишу, по-видимому, «простили». Слишком уж глупо было солидного инженера, чуть ли не начальника какого-то отдела, сажать в изолятор, да еще по такому идиотскому поводу!

…Когда через семь с половиной лет я освободилась в Соликамске, под Пермью, и вышла на волю, первый раз без конвоя, первым знакомым человеком, которого я встретила и который привел меня в свою служебную столовую и приютил у себя на первую мою «вольную» ночь, был Миша Красный. Он освободился немного раньше, остался работать и жить в Соликамске, где было расположено Управление Соликамскими лагерями.

Мне же после освобождения из Соликамской пересылки было предписано еще тюремными властями отправиться самостоятельно в Тимшерскую больницу трудармейцев, где началась моя «вольнонаемная» работа в качестве медсестры, продолжившаяся в Боровске до 1949 года, когда все бывшие лагерники со «страшными» статьями были арестованы вновь и отправлены в бессрочную ссылку в Сибирь.

Глава 4 «Швейпром»

I. На берегах Кеми

Наконец меня все-таки привезли в Кемь. Лагерь, в который я попала, назывался «Швейпром». Это был женский производственный лагерь — предприятие, расположенное в нескольких километрах от города, на берегу реки Кеми, у самого ее устья, при впадении в Белое море.

Берег этот не отличался живописностью. На нем не было никаких признаков растительности. Отсюда в ясную погоду (что, правда, бывало очень редко) можно было видеть слабое зарево соловецких огней. Соловецкие острова были расположены в Белом море как раз напротив нас, всего лишь километрах в 80.

В самом лагере, похожем на небольшой поселок с улицами и большими корпусами швейной фабрики, с шестью-семью двухэтажными бараками, обнесенными высоким забором, тоже не было никакой зелени.

У самой реки была небольшая, но тоже голая горка, носившая романтическое название Горка любви, ибо это было единственное более или менее укромное местечко, где в свободные часы могли встретиться и погулять парочки. Со стороны реки вышек не было — только колючая проволока тянулась между берегом и водой.