На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной

Хотя соловецким узникам и выдавались высокие сапоги, но ноги все равно постоянно были мокрыми; соленая вода разъедала руки. От постоянных пронзительных ветров не спасали никакие бушлаты. Вряд ли долго выдержал бы такую работу Федор Васильевич. Загибались и куда более крепкие люди! Здоровьем и крепким сложением он не отличался. Но… спас новый поворот судьбы.

На Соловках, как и в каждом лагере, было начальство. И начальству было скучно. Ведь Соловки — не город. Ни тебе ресторана, ни тебе киношки, ни даже пивной. Унылый двор, каменные стены, камеры — бывшие кельи братии, две церкви — одна с высокой колокольней, с которой видны сотни соловецких озер, да широкая, сложенная из огромных валунов крепостная стена.

Пятьсот лет стоит стена — крепкая, добротная, ни один валун не вылетел. Недаром говорят, что с раствором на яичных желтках кладена — на века! А за стеной несколько домиков для вольнонаемных — охраны, начальства — да несколько сараев для водорослей.

Впереди — неприветное, шквалистое море, берег с валунами; позади — острова с сотнями озер, с буйной зеленью — ведь рядом проходит Гольфстрим; к слову говоря, растительность на Соловках неожиданно богатая, почти южная — напоминает нашу среднюю полосу: и ели, и пихты, и березы, и рябины, и клен. А черники, брусники, грибов по осени — полным-полно!

Но заключенные их собирать не могут, а начальство это мало интересует. Да к тому же ведь это только летом и недолгой осенью, а в бесконечные зимние вечера?..

И вот начальство решило устроить там свой, «крепостной театр» наподобие Медвежьегорского. В бывшей трапезной, огромном зале редкой архитектуры — сводчатый потолок покоится на одной-единственной мощной каменной колонне — открылся Соловецкий театр, на семь лет ставший жизнью Федора Васильевича Краснощекова. Театр, прославившийся по лагерям и ставший популярным даже у начальства на Лубянке.

Появился театр, появились друзья, единомышленники в искусстве — одним словом, жизнь. Жизнь за крепостными стенами… Семь лет был Федор Васильевич бессменным режиссером и художественным руководителем Соловецкого театра. Отыскивал в камерах людей, любивших театр и мало-мальски способных к сцене; учил их терпеливо и настойчиво, вселяя уверенность в свои способности, еще больше прививая любовь к театру. Нашлись и два-три профессиональных актера, Бог знает, по чьей прихоти и какими путями попавшие на Соловки..

Тут я хочу сделать в моем повествовании маленькое отступление, прямого отношения к «Швейпрому» и театру не имеющее, но достаточно курьезно характеризующее абсурдность логики наших лубянских хозяев…

Итак: в одной из камер Соловецкого лагеря, в маленькой тесной каморке на четырех человек (камерами служили бывшие монашеские кельи) сидел некто Дондуков-Корсаков. Позже он был тоже вывезен на «Швейпром», но вскоре я была вывезена оттуда, поэтому не успела близко с ним познакомиться, о чем и до сих пор жалею. Даже имени-отчества его не запомнила.

Конечно, одна фамилия его говорит, что он — из «бывших».

История его жизни, которую в общих чертах он все же успел рассказать, очень интересна. Из России он отступал с Врангелем и обосновался во Франции, где не раз бывал еще до революции и которую искренне любил. Теперь, живя во Франции, он снова поступил на военную службу, но уже во французской армии.

В знак признания особых выдающихся заслуг он получил орден Почетнего легиона, что давало ему пожизненную пенсию по окончании срока военной службы.

И вот, будучи уже пенсионером, он вздумал навестить свое родное отечество, вдали от которого столь долго прожил…

В результате он оказался на Соловках, да еще со строгим режимом, даже без вывода на работу! Подъемные койки в камере убирались в шесть утра, и четверо заключенных проводили день, за исключением часовой прогулки, сидя на четырех табуретках, без всяких спинок. Если бы не книги, которые, к счастью, давали, хотя и меняли редко (а библиотека на Соловках оказалась весьма солидной), и не увлечение резьбой по дереву, что разрешалось, так как изящные вещицы, которые он делал, демонстрировались лубянскому начальству как достижения «перековки», а затем поступали во владение начальством соловецким (если не забирались лубянским)! Если бы не это, можно было бы просто сойти с ума. Кроме того, заключенный Дондуков-Корсаков отличался весьма строптивым характером и не раз за дерзкие ответы начальству попадал в карцер на трое, а то и на пять суток.

Что представляли из себя соловецкие карцеры, расположенные в толщах крепостной стены, он не рассказывал. «Не для дамских ушек!» — считал он.

Железного здоровья был, видно, человек — вынес несколько лет такой жизни, и в возрасте далеко не юном.

Был он человеком большой культуры, и театр любил очень, но, конечно, в «актеры» допущен не был, как ни хлопотал за него Федор Васильевич.