На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной

Когда нас туда привезли, сначала, как водится, всех отправили на общие работы. Была весна, и в огромных парниках уже рассаживали — пикировали — капусту. Работа вроде бы и пустяковая — высаживать из ящика зеленые росточки в парниковую раму. Но после часа сидения на корточках или стояния на коленях спину невозможно было разогнуть, а к вечеру казалось, что никогда в жизни уже не встать на ноги. Но утром мы, хотя и просыпались с ломотой во всем теле, снова садились на корточки у парниковых рам. И постепенно боли уменьшались — «везде нужна сноровка, закалка, тренировка…»

Так прошло недели две. Пришла настоящая карельская весна, пролетели на север журавлиные стаи. Теперь по вечерам все же хватало сил хотя бы перемолвиться словом с соседкой по нарам.

Такой соседкой Бог послал мне Екатерину Михайловну Оболенскую — вдову расстрелянного академика и кремлевского работника Оболенского-Осинского. Но подружиться с ней всерьез мне довелось уже позже — в Центральной больнице Соликамского лагеря. Здесь она тоже работала в лазарете, уставала зверски, и до этапа на восток мы даже и познакомиться друг с другом как следует не успели.

Здесь же, в Пушсовхозе, я познакомилась с немецкой коммунисткой Гизелью. Ее десятилетний срок, полученный за то, что она перебежала в Советский Союз, уже подходил к концу, и со дня на день она ждала освобождения. Была она полна радужных надежд, потому что на воле ждал сын, которого она мальчуганом прихватила с собой, когда переходила границу.

Петрик вырос в детском доме, теперь уже студент, и, конечно, они вдвоем не пропадут! И в конце концов, она же добьется пересмотра своего дела!.. Но забегая вперед на восемь лет, я не могу не рассказать о печальной и страшной судьбе Гизели.

В 1949 году всех бывших лагерников с десятилетними сроками и страшными статьями — а у нее была 58-1 («шпионаж») — начали арестовывать вновь…

Гизель тогда жила в том же Боровске, под Соликамском, где и я. Вместе с сыном ей устроиться не удалось — ведь у нее был такой же «волчий паспорт», как и у всех освобожденных лагерников с 58-й статьей: 100 км от Москвы, Ленинграда и других больших городов. Но сын приезжал на каникулы, а Гизель трудилась изо всех сил (она была каким-то счетным работником в бухгалтерии бумкомбината), чтобы послать лишнюю копейку своему Петрику.

Увы, бедная Гизель не дождалась ни пересмотра, ни реабилитации.

Когда начали забирать бывших лагерников, каждый день прокашивая одну улицу за другой, нервы Гизели не выдержали: она насыпала в карманы земли и камней и так, в худеньком своем пальтишке, ушла в камскую воду…

Дома оставила записку: «Второй раз не могу — нет больше сил. И не хочу портить карьеру сыну. Чем иметь репрессированную мать — уж лучше никакой». В то время ее очень можно было понять. И все же… Ведь оставалось перетерпеть всего 5 лет! Только никто этого тогда не знал…

А ведь была она лет 40 с небольшим, не старше. Умница, тонкий человек, и образованный, хотя и родилась в семье бедного сапожника… Нигде не училась, но занималась самообразованием и много читала.

Меня привезли в Пушсовхоз как раз накануне освобождения Гизели. Ее уже вызывали в «третью часть» и велели срочно подготавливать себе замену — речь шла о ее работе, иначе грозились в срок не отпустить.

Гизель оглянулась кругом, и взгляд ее остановился на мне.

Уж хуже и ошибочней выбора она сделать не могла! Но в то время, когда у меня спина разламывалась от этой проклятой «пикировки», ее предложение, воспринятое мною так легкомысленно, показалось мне спасением, и я ухватилась за него с радостью, тем более что в руках Гизели все выглядело так просто и легко.

…Бригады лагерников с утра отправлялись на какие-нибудь работы — полевые в основном. К вечеру они возвращались в лагерь, и бригадиры приносили в контору табели — сведения о том, кто работал в этот день в бригаде, что сделал и сколько это составляет процентов от нормы. Согласно этим табелям бригадиры получали талончики на хлеб, на завтрак, обед и ужин, хотя последние объединялись вечером в один прием пищи. Талончики выдавала Гизель.

Вот ей и надо было найти такого — мало-мальски грамотного человека, который сел бы за ее стол и продолжал бы выдавать талончики после ее отъезда. Кажется — чего уж проще!

Наработал человек 100 % — получай за 100, наработал 50 % — получай за 50 (огромные таблицы с приведенными нормами хлеба висели тут же на стене, перед глазами).

Во всех лагпунктах существовала такая «сдельная» оплата хлебом, которая зависела от процента выработки. По вечерам, приходя в контору, бригадиры получали талончики, по которым предстояло жить на следующий день — завтрашний, а на сегодняшний все уже имели талончики с вечера вчерашнего дня. Пришедшие усталые и голодные люди устремлялись в столовые со своими талончиками, а потом, уже на сытый желудок, получали у своих бригадиров талончики на завтра, выясняли всякие недоразумения и несостыковки.