На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной

Говорил он по-русски сносно, но с сильным польским акцентом. Сестер называл «с'eстра», а Варвару Сергеевну величал «панни с'eстра», и спорить с ней никогда не решался. Был он необыкновенно быстрым, подвижным и впечатлительным.

Обычно он ассистировал Андриевскому, но несложные операции, такие как грыжи, аппендициты, делал сам, и тогда ему ассистировал доктор Томингас, ведавший нашими психиатрическими больными. (И такие у нас были!)

Вскоре после моего появления в хирургии решительный доктор Фром чуть было не оттяпал мне половину пальца, из-за которого я попала в Мошево. Панариций мой давно прошел, но из ранки понемножку продолжала выделяться какая-то дрянь. Я носила резиновый напальчник, и работать он мне в общем не мешал, хотя это и была правая рука.

— Он вам только мешайт, с'eстра! — убеждал меня доктор Фром. — Уберем вот так — будет чиcто, кр'aсиво и аккуратно!

Но мне не казалось, что будет особенно красиво и аккуратно, и я заупрямилась: «Резать я не дам. Хотите — списывайте в зону!»

Варвара Сергеевна при этом бросала на меня исподтишка ехидно-злорадные взгляды — авось да спишут!

Но в зону меня не списали, а палец мой, хоть и несколько поковерканный и похудевший от постоянного напальчника с тугой резинкой, все же остался при мне, что не только симпатичней култышки, но, думаю, и удобнее. Болел он еще с год, а потом сам собою, наконец, зажил окончательно.

…Господи, сколько грехов осталось за мной в хирургическом отделении! И главное — ведь всегда все хотелось сделать как можно лучше, безукоризненно! Тем не менее почти ни одного дежурства не проходило без какого-нибудь прискорбного происшествия: то падал на пол мандрен (проволочка для прочистки иглы) и исчезал, как по волшебству; то оказывалось, что в аптеке недополучены какие-то медикаменты; то не собрана назначенная на анализ моча; то больному, назначенному на рентген желудка, дан завтрак. И по поводу всего этого утром неизменно следовала строгая отповедь Варвары Сергеевны. Этим частенько заканчивалось мое круглосуточное дежурство.

Когда в первый раз я спохватилась, что маленький стерилизатор со шприцом кипит слишком долго, и, открыв крышку, убедилась, что в нем нет ни капли воды, я в ужасе бросилась к умывальнику и подставила стерилизатор под струю воды!

Хуже придумать, конечно, было трудно! Шприц лопнул с громким треском… «Спасать» уже было нечего — на донышке стерилизатора отдельно валялись потемневший стеклянный цилиндрик и отдельно — металлические ободочки, и тускло поблескивала лужица олова (или чего-то другого!)… Ужасные минуты…

Больше я уже не подставляла под холодную струю раскаленный шприц. Но все это было еще не самое худшее…

Однажды во время операции, несложного аппендицита, мне велели качать грушу аппарата Боброва (прибор для внутривенного вливания). Больному почему-то надо было вводить физиологический раствор. Дело несложное, и мне не раз уже приходилось это делать. Игла была уже введена в предплечье больного, и мое дело было только качать грушу ну и следить, конечно, чтобы в стеклянном контрольном шарике аппарата не появился пузырек воздуха.

Я качала добросовестно, равномерно, как меня учили. Сначала не было нужды следить за контрольным шариком — это нужно было в конце, когда раствора оставалось мало, и я с интересом следила за операцией. Груда розовых трепещущих кишок, вынутых из разрезанного живота, всегда поражала меня — казалось просто невероятным, что их все можно будет вложить обратно на место, что они не перепутаются и лягут в нужном порядке, не порвутся, и вообще, что они снова поместятся в живот — такая их была масса! (Но, представьте, помещались!)

…Я смотрела, как доктор копался в кишках больного, и вовсе забыла, что смотреть мне надо было не на кишки — а на контрольный шарик!.. А он уже давно был не то что с пузырьком воздуха, но вовсе пустой!.. Раствор кончился, а я знай себе качаю да качаю! Накачиваю больного не физраствором, а просто воздухом!

В первый момент мне стало дурно… Все могло кончиться очень плохо, но, к счастью, обошлось.

Ах, теперь это кажется смешно, но тогда!.. Больной весь хрустел под руками, как будто у него вместо кожи была полиэтиленовая пленка — хрустящая пленка! Хрустели руки, хрустела грудь, хрустела спина!..

Он не умер, не заболел и даже поправился очень скоро, но хрустел даже тогда, когда уже ходил по палате. Вся палата, включая самого больного, хохотала, но мне было не до смеха… Не знаю, насколько это было опасно и сказали ли об этом Андриевскому, доложили ли Неймарку? Думаю, что нет, иначе быть бы мне «списанной» в зону.

Другой случай, после которого резко изменилось ко мне отношение Варвары Сергеевны, был более серьезным.

В одной из отдельных палат лежал у нас вольнонаемный больной. Был он старик, хотя и не глубокий — отец кого-то из лагерной администрации. У него был рак желудка. Доставили его поздно и лапаротомия показала, что оперировать нет ни смысла, ни возможности. Он лежал после лапоратомии, и считали, что может еще протянуть месяц-другой. На днях его должны были перевести в «вольнонаемный» корпус.