На острове Буяне

Он замолчал, необычайно довольный собою и взволнованный, подумал ещё немного – и закричал вновь, вглядываясь в себя, туманно-желтоватого, потрескавшегося, будто сухая глянцевая глина:

– Захоботала?! Хха-хха-хха! Сколько вас, таких, думало подобным образом!.. И – если бы вы служили мне бескорыстно? Это бы вас как-то извиняло… Но нет! Вы служили в расчёте на то, что я впрягусь, и начну батрачить на вас, жалких тыквозадых особей! Что – отработаю: вот в чём парадокс!.. Ах, как мне вас жаль: вы просчитались, все до единой! Ведь вам-то у меня взять было – нечего! Вам нечего было у меня отобрать – ни-ког-да! Вы рассчитывали на отдачу, а я… Я же – парил, как орёл, не отягощённый деньгами и обязательствами! И всегда презирал и без того презренный металл! Да, вы были не властны надо мной… Гадство, жалко, Хрумкин меня не слышит. Он бы оценил. По достоинству. У него даже прадед был – оценщик-ювелир. Не то, что у некоторых…

Подбоченясь, Кеша гордо поворачивал вскинутую голову влево, вправо. Затем в деревянной оправе зеркала он принял вид грозный и беспощадный:

– Хотела, чтобы я снизил свой полёт? Вот – твоя низкая цель… – рокотал он и щурился разоблачительно. – На работу гнала – зачем? В первый же день совместной жизни – в свадебный день?!. Чтобы мужик на тебя пахал? Ха-ха-ха! Привыкла выворачивать мужнины карманы?! Выгребать всё до копейки?! Сделала моё положение безвыходным? Загнала в угол? Прикормила?!. Да, жалок мой сегодняшний удел. Я бьюсь в четырёх стенах, ур-р-родуя кр-р-рылья. Но я вырвусь из твоей колхозной западни! Пусть – голым, пусть – обобранным интеллектуально…

Потом он начал расхаживать по комнате, сбивая половики и пробуя зарыдать вслух в припадке бессилия и горького восторга, но кроме непродолжительного воя, которого он сам же и устыдился, у Кеши ничего не вышло.

– Ах ты, скотина… – услышал он вдруг. – Это когда и что я отбирала? И у кого? У тебя, что ли?

Он быстро взглянул на Брониславу – та стояла у порога. Губы её вздрагивали от обиды. Кеша сжался от непонятного страха.

– …У меня! У меня, может, заначка в носке была! – неожиданно для себя закуражился он. – Может, у меня сторублёвка в подкладке завалялась? Куда она пропала? Из куртки! А?.. Мои сто рублей – где?

Бронислава меж тем, деловито раздеваясь, тихонько бормотала:

– Ну, погоди. Я самого Кочкина два раза лупила, он пятьдесят шестой размер носил. А тебя-то… брюхо да ручки. Пингвин.

В руках у Брониславы мигом оказался круглый резиновый шланг от стиральной машины «Киргизия». Согнувшись, она дёрнула домотканый пупырчатый половик из-под Кешиных ног. Потолок и пол в его глазах неожиданно поменялись местами.

– Ты что-о-о?! – успел выкрикнуть он на лету. – Совсем уже того?

– А не что!!! – крикнула Бронислава гораздо громче Кеши, огрев его шлангом по спине. – А не того!!!

Потом Бронислава хлестала, не останавливаясь, с размаха, размеренно и больно. Его, так неожиданно рухнувшего – и барахтающегося. Прячущего лицо в половики и быстро отползающего.

Кеша пытался увернуться и что-то прокричать под ударами. Но не успевал.

– Моп-поп… моп-поп… – вырывалось только сквозь его стиснутые зубы. – Моп!!! Поп-поп…

Но удар следовал за ударом. И взмах следовал за взмахом.

Наконец, измучившись, она швырнула шланг в сторону, подхватила Кешу и с трудом водрузила на кровать, кинув поверх него его куртку.

– …Я же люблю тебя! – слабо возмущался, бился и плакал под «болонькой» Кеша. – …Козябра!

– Спи, алкаш, – почти ласково сказала Бронислава.

Она сидела у кухонного стола и успокоено смотрела перед собой, не поправляя выбившихся волос. Кеша затихал, постанывая всё глуше.

[[[* * *]]]

«Вот. Дожилася… – горевала Бронислава. – Связалася… Из-за него и в гости никто не приходит. Ни Колюня Струков, ни Мишаня Нечаев… Все дорожку сюда позабыли. Даже Гришенька Летунов с Варварой… И все-то меня позабросили теперь. Одна Зинка через забор подглядывает, растрюха, следит за мной всю жизнь незнай кого. Подозревает изо всех сил, не устаёт…».

Она вспоминала обстоятельных друзей покойного мужа. Мало и скучно разговаривали они теперь с нею при встречах. И не спрашивали ни о чём, и не звали в гости, а торопились, торопились по своим неотложным делам. Борова паяльной лампой палить. Утопленное ведро из колодца кошкой доставать. Или баню срочно топить… А она, подкрашенная, как для клуба, и даже напудренная в будни, всё стояла посреди разных буянных улиц, и там – и сям, и всё глядела им в спины, подолгу.